Религиозная идентичность глазами мусульманского духовенства

P. Мухаметшин - Религиозная идентичность глазами мусульманского духовенства

Мухаметшин Р.М.,

 доктор политических наук,

 Ректор РИУ

20.01.2011

 Нет сомнения в том, что новый этап религиозного возрождения требует значительных интеллектуальных усилий со стороны всех его участников. Органы государственной власти должны выработать оптимальную модель государственно-конфессиональных отношений, интеллигенция, наконец-то, должна объективно, взглянув в свое прошлое, избавиться от устаревших идеологических штампов и трезво оценить свою роль в духовном обновлении общества. А мусульманское духовенство, наконецто, должно перейти в разряд полноценных религиозных деятелей, осмысленно, со знанием дела выполняющих свои обязанности.

 К сожалению, мы с каждым годом все ощутимее наблюдаем однобокость и поверхностность, происходящих в этой области преобразований. Эти изменения уже перестали быть кардинальными. Татарская интеллигенция, как и подобает ее положению, остается посторонним наблюдателем этих процессов. Но уровень ее представлений об исламе застыл на уровне начала 90х годов. Эти представления, по сути, комплиментарно-примитивные и поэтому в принципе, не способствуют переходу к качественно новому этапу реисламизации общества.

 Мусульманское духовенство так же медленно осваивает ту историческую миссию, которая ему возложена на этом этапе религиозного обновления. Его абстрактно-упрощенные представления об исламе еще больше усугубляются полным невежеством в области истории ислама в России и среди татар.

 Так есть ли источники оптимизма в этой сфере? Мне кажется, в данной ситуации оптимизм вселяет только осознание того, что все эти явления и процессы являются объективно обусловленными и вполне естественными.

 Может ли современное татарское мусульманское духовенство прогнозировать и выстраивать свою деятельность в русле формирования целостной религиозной идентичности? К сожалению, пока нет. Оно сегодня озабочено распространением общих религиозных знаний об исламе в целом. Эти представления еще не выстроены в целостную систему. Оно еще не готово из этой массы беспорядочных представлений об исламе вычленить главное и выстроить генеральную линию действий. К этим выводам можно прийти после анализа 40 интервью с представителями мусульманской элиты Татарстана и Башкортостана, проведенных нами в 2004 г. Для иллюстрации можно привести ряд суждений по тем вопросам, которые имеют отношение к рассматриваемой теме.

 1. Кого вы считаете наиболее авторитетными учеными в области мусульманского богословия? Какие их труды являются наиболее авторитетными для вас?

 Анализ ответов на этот вопрос дает возможность лишний раз убедиться в том, что современное мусульманское духовенство в основной своей массе не получило полноценного религиозного образования. Перечисление нескольких случайных имен ученых четко иллюстрирует наличие пробелов в богословском образовании. Среди ученых довольно часто встречаются имена Абу Ханифы, альГазали, из современных Юсуф Кардави и Харун Яхъя. Наиболее авторитетными из татарских ученых считаются Р.Фахретдинов, Ш.Марджани и М.Бигиев. Этот перечень имен, к сожалению, не дает возможность судить о богословских пристрастиях духовенства. Наоборот, остается впечатление случайности, спонтанности теоретических суждений.

 О не случайности этого вывода свидетельствуют и ответы на другие вопросы.

 2. Какого мазхаба в России, в основном, придерживаются? Актуально ли сегодня вопрос мазхабов для возрождения ислама в России?

 Ответы на этот вопрос можно разделить на три типа:

 А) «В России в основном придерживаются ханафитского мазхаба, а вопрос мазхабов в целом для возрождения ислама не актуален» (Ильдархазрат Малахов, ректор медресе им. М.Султановой в Уфе; Аюпхазрат Бибарсов, первый заместитель муфтия ДУМ РБ и др.);

 2. Проблема мазхаба актуальна как историческая традиция. Но ситуация изменилась, сейчас мазхабы друг у друга чтото перенимают. У нас пока нет ученых, которые могли бы проделать эту работу. Поэтому надо быть выше деления на мазхабов (Сулейманхазрат Зарипов, первый проректор РИУ; Нурисламхазрат Ибрагимов, зав. Набережночелнинским филиалом РИУ и др.).

 3. «Мазхаб – это путь, метод решения религиозноправовых проблем, поэтому он очень актуален» (Рустам Батров, гл. редактор журнала «Минарет»; Валиуллахазрат Якупов, первый заместитель муфтия ДУМ РТ и др.).

 Как видно, отношение к мазхабам, особенно в определении его места в процессе религиозного возрождения, наглядно показывает отсутствие единства в его осмыслении. Это, в первую очередь, свидетельствует о том, что богословско-правовой аспект религиозного возрождения считается пока не самой актуальной. Но в рамках какого богословско-правового пространства должна формироваться обрядовая система татар-мусульман? Возможно ли ее формировать без учета особенностей мазхабов? Пожалуй, над этими проблемами задумаются только незначительная часть духовенства. А основная же часть наивно предполагает, что ислам можно возрождать путем пропаганды ее основных идей без какой-либо правовой основы. Но нельзя забывать, что мазхабы – это многовековая история и традиции, которые невозможно игнорировать. А игнорирование традиционного для татар мазхаба вовсе не приведет к его исчезновению, а произойдет процесс замены его другим мазхабом.

 Неоднозначность отношения к суфизму в ответах также налицо: от отрицания его роли до рассмотрения его как традиции и признания его перспектив в исламском возрождении. Ответы объединяет абстрактность суждений, незнание местного материала и особенностей суфизма в регионе. Только в 4 анкетах названо имя одного из крупнейших представителей татарского суфизма – Зайнуллыишана Расулева. Другие представители суфизма ни разу не указаны. Между тем, суфизм в регионе имел свою богатую историю и сыграл довольно заметную роль в сохранении ислама в Среднем Поволжье.

 Среди вопросов, ответы на который во многом оказался схожим, это – «Как вы относитесь к политическим партиям и движениям»? Эта роль в возрождении ислама признается незначительной и предлагается держать дистанцию от них. Такая единодушная позиция духовенства, в первую очередь, свидетельствует о том, что процесс политизации ислама в Татарстане находится в зачаточном состоянии, и ее целесообразность не признается. Между тем, нет понимания того, что для национального возрождения очень важно консолидация всех сил общества. Отсутствует понимание того, что сегодня религия в обществе представлена в основном как элемент национального самосознания (около 80% опрошенных в 2002 г. молодых людей до 30 лет считают себя верующими, только 4% из них выполняет все обряды). Не является ли это серьезным предупреждением насчет необходимости проработки новых подходов в работе с молодежью с учетом ее представлений об исламе? Безусловно. Но духовенство не просто игнорирует, но и пренебрежительно относится к возможному сотрудничеству с политическими и общественными организациями. Правда, этих организаций и движений в Татарстане почти не осталось. Но есть Всемирный конгресс татар, с которым сотрудничество до сих пор не налажено.

 Отношение к нетрадиционным религиозным течениям в ответах в основном так же благостно-спокойное. Утверждается, что их роль и влияние преувеличены и они не несут какой-либо угрозы для традиционного ислама в Татарстане.

 Итак, татарское мусульманское духовенство пока живет представлениями, формировавшиеся во второй половине 90х гг. Оно только сейчас приближается к подступам нового этапа религиозного возрождения. Насколько быстро оно сможет осознать необходимость кардинальных перемен, от этого зависят темпы и характер религиозного возрождения в Татарстане.

Сайт-источник: http://www.islam-portal.ru/articles/74/1453/

Исламские богословы и татарские общественные деятели о Ш. Марджани

И. Зарипов. Исламские богословы и татарские общественные деятели о Ш. Марджани

 В настоящее время заметен возросший интерес к идеям и принципам Ислама. Реисламизация в России сводится к попыткам использовать накопленный за века религиозный опыт, поскольку к XIX в. здесь сформировалась развитая и продуктивная традиция изучения ислама и исламской культуры. В мусульманских регионах России развивалась религиознообщественная мысль, ставшая частью мирового исламского наследия. Заметную роль в этом на рубеже XIXXX вв. сыграли деятели джадидизма – исламского просветительского и реформаторского движения, идеологом которого был Шигабуддин Марджани. Со временем его реформаторские взгляды нашли отклик у большинства исламских богословов и татарских общественных деятелей.

 Великий татарский богослов, просветитель, историк, этнограф, археограф и педагог Харун Шигабуддин Бахауддин Марджани родился по новому стилю 16 января 1818 года в селе Ябынчи нынешнего Атнинского района Республики Татарстан. Начальное образование он получил в медресе, в деревне Ташкичу, где преподавал его отец. 

 Ш. Марджани не ограничивался изучением предметов, преподаваемых в медресе, он часто засиживался в домашней библиотеке, прилагая немалые усилия для понимания арабских и персидских книг. 

 Уже с семнадцати лет Марджани начинает помогать своему отцу в обучении его воспитанников и, будучи неудовлетворенным учебником морфологии персидского языка, составляет свой вариант учебника. А двадцатилетним юношей для продолжения образования отправляется в Бухару.

 По сложившейся традиции медресе г. Бухары в первой половине XIX века в силу отсутствия у татар светских учебных заведений являлись своеобразными «лицеями» и «благородными пансионами» для детей более или менее зажиточных татар. И, естественно, родители Ш. Марджани, желая продолжить образование сына, в 1838 году отправили его с попутным торговым караваном на учебу в Бухару.

 После пятилетнего пребывания в Бухаре Марджани перебирается в Самарканд и устраивается в медресе «Ширдар». Здесь он близко сходится с кадыем абуСагидом ибн Абдулхай асСамарканди – крупным учёным, кроме теологии хорошо знавшим историю, математику, астрономию, географию и другие науки, располагавшим богатой библиотекой из редчайших книг, которые были предоставлены в полное распоряжение пытливого молодого мыслителя с берегов Волги. «Книги этой библиотеки, – говорил потом Марджани, – оказались для меня подлинными наставниками. Они дали мне знание и выправили мой образ мысли». 

 Через два года Шигабуддин Марджани возвращается в Бухару, устраивается в знаменитом медресе «Мирараб», продолжает самообразование. За десять лет в Бухаре и Самарканде Марджани, помимо мусульманского богословия, обстоятельно изучил арабский и персидский языки, философию и историю, занимался математикой, особенно геометрией и астрономией, познакомился с наследием таких корифеев мысли как алФараби, алБируни, ибн Сина, ибн Рушд, алКинди, алМаари, ибн Халдун, с произведениями выдающихся поэтов Востока – Саади, Фирдоуси, Хайама, Низами, Руми, Навои и других. 

 Вернувшись в 1849 году на родину, как описывает Ш. Марджани в своем «Мустафад алахбар...», мусульманское духовенство устраивает ему по приезду из Бухары экзамены, выдержав которые, 6 марта 1850 г. на основании указа № 2011 он назначается настоятелем 1й Казанской мечети и главным преподавателем медресе при ней. Здесь он с головой уходит в педагогическую и научную работу. 

 Вспоминая Ш. Марджани Абдурахман хазрат Гомэри писал: «Когда я встретился с ним, мне было 15 лет, и с этого времени я стал его учеником до его смерти. Если покажется в моих статьях, что я очень сильно восхваляю Марджани хазрата, то это благодаря той священной специфике, на которую он опирался, так как его специфика основывалась на аргументах и доказательствах. При их отсутствии разрешалось принятие мнения какоголибо ученого. Поэтому одним из плодов этой специфики было то, что у учеников Марджани по отношению к своим преподавателям было меньше фанатичной приверженности, чем у других учеников» [2].

 Для Марджани главные авторитеты, разумеется, Коран, сунна, иджма, кияс (сравнение, суждение по аналогии), слова и дела первых муджтахидов. К этим источникам он обращался в первую очередь. Но если в них не находилось аналогии, то он предлагал выносить иджтихад самому, согласно уровню своих знаний. «Местоположение иджтихада – это то, что не доказано ни в Коране, ни в достоверной, известной, знаменитой сунне, то о чем нет достоверного, знаменитого, известного иджма.… А суть дела в иджтихаде, несмотря на множество его определений, состоит в том, что он – дар могущественный, сила благородная, вытекающая из выполнения суждения Корана и записанного в сунне, посредством которого она (сила) получает возможность большего знания суждений шариата и тайн веры». «А таклид – следование иное: слову или действию без доказательства и указанию предпочитающему оставить его» [3].

 Галимжан хазрат Баруди, который также был учеником Ш. Марджани более шести лет, вплоть до кончины великого реформатора в 1889 году, влияние которого было решающим на формирование его взглядов, писал: «Марджани хазрат знал ценность знаний, и пытался объяснить это народу, и поэтому хотел, чтобы ученые и имамы жили в достатке, так как простые люди всегда больше обращали внимания на наружный облик человека, чем на внутренний, поэтому ученые муллы должны жить благоустроенно, как все богатые люди, считал он. 

 И поистине там, где есть уважение к знаниям, там увеличивается число ученых, тем самым увеличивается распространение знаний. 

 Марджани хазрат уделял очень большое внимание студентам и всем тем, кто любил заниматься наукой. Он привлекал и заинтересовывал стремлением к знаниям, а нуждающимся давал книги и оказывал материальную и моральную помощь. Все свои написанные произведения он дарил студентам, не различая, были ли они приверженцами его идей или нет, главной его задачей было привлечение к чтению, он говорил: «Первое требование – чтение книг, а потом уже постепенно появится чувство отличия между правильностью и ошибкой, разумностью и неразумностью. Самое ненадежное дело – это отстранятся от книги и не смотреть на неё, а если у человека всетаки появиться желание посмотреть в книгу, то еще есть надежда» [2].

 Шигабуддин Марджани, вплоть до самой своей кончины, считался единственным блестящим знатоком Корана в Казани. Поэтому с 1860 года он по поручению Духовного собрания наблюдал за точностью текста казанских изданий Священной книги.

 В 1862 г. после смерти муфтия Габдельвахида Сулейманова Марджани сам стремился занять этот пост. Но благодаря усилиям православных консерваторов и миссионеров его назначение не состоялось. Ключевую роль здесь сыграл миссионер и душитель татарской культуры Николай Ильминский и Константин Победоносцев, по выражению Александра Блока, простерший над Россией совиные крыла. В годы великих реформ Александра II, к сожалению, не был услышан голос татарского общества, также стремившегося к реформам... 

 В 186768 годах Духовное собрание мусульман Поволжья и Приуралья назначило Марджани на должность ахунда и мухтасиба Казани (одна из самых почетных религиозных должностей региона), то есть лицом, ответственным за соблюдение мусульманами норм шариата, что явилось несомненным признанием его деятельности со стороны руководства мусульман. 

 Абдурахман хазрат Гомэри описывая Ш. Марджани писал: «Он добивался признания своих слов, как бы тяжело это не было, но он также не отвергал прямых высказываний в свой адрес, а наоборот, принимал. Я был свидетелем этого, когда был вместе с ним в поездках.

 Марджани хазрат был очень религиозным человеком и поэтому все свои дела он старался выполнять на основе Корана и сунны Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, и по этой причине он не понимал тех, которые относились к религии безразлично, а также он был хранителем нации и не любил в одной речи смешивать слова различных языков. В этих двух качествах он проявлял очень большой фанатизм» [2].

 Другой богослов Мухаммаднажиб хазрат Тунтари вспоминал: «Если даже мне не удалось посетить уроки Марджани хазрата, то все же мне удалось побывать на собраниях с его участием. На общих собраниях я не припоминаю, чтобы он говорил о науке, изза его молчаливости. На научных же семинарах, дискуссиях круглого стола он говорил немало интересных научных идей, рассказывал о важных исторических событиях, как, например, состояние Ислама в государстве Аббаситских халифов, о положении в Бухаре, о её жителях и многое другое. 

 Марджани пытался знать специфические тонкости даже самых простых вещей. Из всего он старался извлечь поучительный урок. Во время чтения и обсуждения научных вопросов он полностью оставлял этот мир, погружаясь в мир размышлений и представлений. Может быть, поэтому он достиг великого звания ученого, ведь недаром говорят: «Только полностью посвящая себя науке, можно получить определенные знания». Если посмотреть и призадуматься над биографией Шигабутдин хазрата, то можно отметить, что он всю свою жизнь провел на пути знаний, науки» [2]. 

 Одновременно в 187684 гг. Ш. Марджани преподавал вероучение в Казанской татарской учительской школе. Один из первых мусульманских ученых – член Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете.

 Приобщение к европейской и русской культуре и языку по его мнению, ни в коей мере не должно вести к забвению родной культуры и родного языка. «Ислам, – пишет он, – не против знания различных языков мира и приобщения к иноязычному просвещению… Мы убеждены, что изучение русского языка нам не повредит. Но безусловно повредит игнорирование при этом родного языка».

 Он считал – как свидетельствует Г. Баруди в своей статье о Марджани – обязательным оберегать национальную одежду Казани и Булгар, их язык, национальные блюда и обычаи. Он также считал нужным обучение русскому языку, но не любил, когда татары использовали в своей каждодневной речи русский язык. Он говорил: «Не разговаривайте, смешивая свой язык с чужим, берегите свой язык, если в вашу речь зайдет слово из другого языка, то тем самым пропадет слово из вашего языка. Знайте русский язык, как его знает русский человек, но, однако между собой его не используйте» [2].

 За вызов старому миру его проклинали, называли вероотступником и пособником миссионеров. Работа Марджани в Казанской татарской учительской школе, посещение университета и общение с русскими учёными воспринималось как предательство. На Марджани организовывалась травля, писались обличительные сочинения, муллыпротивники во время богослужения настраивали против него прихожан. По ложному доносу он дважды лишался своей должности, а его медресе – поддержки влиятельных купцовбогачей.

 Об этих же фактах упоминает и Ризауддин хазрат Фахретдинов в своей статье о Ш. Марджани: «Открыто критикуя отжившие традиции и не нужные богословские науки, противоречащие Корану и сунне, Марджани пережил от своих современников очень много бед, его труды не были приняты, и он не достиг среди них авторитетного места, а наоборот, подвергся плохим деяниям, он несколько раз был отстранен от занимаемой им должности, его обвиняли в шиизме, вахаббизме, дахризме и даже в безбожии» [1]. Это также подтверждает и Г. Баруди: «Врагов и завистников у Марджани хазрата было предостаточно изза его противоречивости устоявшейся общественной мысли, доходило даже до того, что его обвиняли в заблуждении и вероотступничестве, но, однако, Марджани писал и издавал свои труды, даже если они противоречили общественному мнению» [2]. Работал он самозабвенно. Даже будучи тяжело больным, не прекращал занятий в своём медресе, а когда окончательно был прикован к постели, принимал шакирдов у себя дома, давая им уроки. 

 Марджани – сторонник идей своего прославленного земляка, религиозного реформатора Абденнасыра Курсави, предвестника джадидского движения в России, и именно он заложил его основы – реформу преподавания в медресе, усвоение татарским народом передовых достижений мировой культуры и науки. 

 Чем же реформаторство Марджани отличалось от реформаторства УтызИмяни и Курсави? Прежде всего, тем, что Марджани вырабатывает на основе исламского права нормы и положения, соответствующие потребностям татарского общества второй половины XIX века. Он считал, что некоторые положения этого права, уже не соответствующие действительности, следует толковать поновому и что необходимо приобщить гражданскоадминистративную и правовую область жизни мусульман к новой социокультурной ситуации, возникшей в Поволжье во второй половине XIX века. В противоположность ему религиозные ученыеортодоксы (факыхы, имамы, хадисоведы) не считали нужным разрабатывать социальнополитические теории, поскольку полагали, что решение всех общественнополитических проблем уже зафиксировано в шариате и в новых подходах не нуждается [3].

 Именно эти реформы были причиной бурного противостояния Г. Курсави и сторонников старого ханифитского правоведения, продолжавшегося в тяжелой полемике Ш. Марджани с рядом ортодоксальных имамов во главе со знаменитым богословом из деревни Кшкар И.М. Утямышевым.

 В непонятных школьных экспериментах джадидского духовенства, в его непростительно смелых и крамольных педагогических, философских, исторических трудах, имамыконсерваторы в лице Гилязeтдина Мухутдинова, Шагиахмета Менгери, Нургали Буави, братьев Усмановых и многих других видели конкретный результат, и даже продолжение миссионерской политики Н.И. Ильминского.

 Однако, наиболее активным представителем татарского мусульманского консерватизма являлся имам села Тюнтер Ишмухамед Динмухаметов, который примерно в 1887 году начал проявлять себя как общественный деятель, яркий публицист, резко выступавший с позиций ортодоксального духовенства против реформаторских взглядов Г. Курсави и Ш. Марджани, опровергая исповедуемый ими принцип трансцендентности Бога, положение об открытости и доступности иджтихада каждому мусульманину, осуждая критическое отношение мыслителей к трудам теоретиков ханафитского права. Обвиняя своих оппонентов не только в вольном обращении с Кораном, сунной и работами авторитетных факыхов, но и в элементарном невежестве, Ишмухамед мулла вместе с тем справедливо усматревал тесную идейную преемственность Г. Курсави и Ш. Марджани с поколением джадидских реформаторов в лице Г. Баруди, Р. Фахретдинова, М. Бигиева и др. Для Ишмухамеда Динмухаметова их общественная деятельность представлялось отступлением от норм Шариата и объяснялась плохо скрываемым лицемерием, сознательным куфром (безбожием) и атеизмом.

 Свое отношение к джадидизму он выразил в серии из более чем сорока брошюр, которые были написаны и изданы им на рубеже Х1ХХХ вв. 

 Для И. Динмухаметова было чрезвычайно важно убедить широкие массы консервативно настроенных мусульман в преступной, антиисламской сути джадидизма, поэтому во многих своих работах он, не уставая, подчеркивал отсутствие истинной веры у новометодистов, их фактическое тождество с неверными, он писал: «Наглядное объяснение, что евреи, христиане, отвергая несомненные доказательства, неопровержимые Священные тексты Корана и Сунны и следуя в верованиях и деяниях прихотям своим, стали в числе оскорбляющих свою веру и принимающих ее за игрушку. Подобно им и новометодисты сделали свою религию игрушкой… и исповедуют не истинную веру» [5].

 Лейтмотивом теоретических изысканий улема являлась мысль о том, что сохранение веры, целостность и единство общины возможны лишь при полной ее замкнутости, неизменности вековых принципов мусульманского образования, безусловной автономии и обособленности от государства иноверцев. 

 Ишмухамед Динмухаметов одним из первых среди мусульманских консерваторов, призвал к активному социальному противодействию джадидам, не исключая их полной изоляции от общины, применения к ним насилия и государственных репрессий.

 Впрочем, в этом своем убеждении он был совсем не одинок. Единомышленник хазрата – имам деревни Ясашная Сердобряшка Казанского уезда Гилязутдин Мухутдинов в 1899 г. в одной из своих публицистических работ называл обучение по новому методу враждебным человеку явлением, с которым следует вести непримиримую борьбу. Вообще, для представителей кадимизма были характерны резко отрицательные оценки всех нововведений в жизни мусульман и нарочито агрессивное отношение к инициаторам джадидских преобразований.

 Однако здесь необходимо заострить особое внимание на следующем, очень важном моменте – декларируемые идеологами кадимизма принципы зачастую так и оставались яркими декларациями, рассчитанными на сочувствие массовой мусульманской аудитории того времени, и порой никак не согласовывались с конкретным социальным поведением и жизненной практикой самих авторов. Тот же Ишмухамед Динмухаметов на деле вовсе не являлся непримиримым противником светского образования для мусульман. Мало того, человек, яростно проклинавший в многочисленных книгах неверных, отступников и их систему образования, сознательно обучал своих детей в русскотатарском училище русскому языку и достаточно спокойно относился к преподаванию некоторыми хальфами его же собственного медресе по новому методу.

 Уже упомянутый нами имам деревни Ясашная Сердобряшка (Серда) Гилязутдин Мухутдинов, написавший «Книгу – твердую как железо, уничтожающую новый метод» вел понастоящему светский образ жизни: по примеру джадидов и рука об руку с ними активно помогал властям проводить перепись 1897 г., сотрудничал с губернским земством по оказанию помощи населению, пострадавшему в неурожайные 18911892 гг., избирался в выборщики губернского избирательного собрания. Как и Ишмухамед Динмухаметов, дал своим сыновьям не только религиозное, но и отчасти светское образование на русском языке. В 1897 г. имам, обли¬чавший джадидов в неверии и несоблюдении предписаний Шариата, был со скандалом лишен указа на исполнение обязанностей имамхатиба за «нетрезвую жизнь и безнравственное поведение». Так же непоследовательны, на первый взгляд, были имамы Усмановской мечети города Казани Гарифулла и Мухаметгариф Салиховы, написавшие се¬рию брошюр о вреде новометодного обучения и в то же время фактически участвовавшие в джадидском переустройстве своего собственного медресе, мирно сосуществуя в стенах одного учебного заведения с русским классом во главе с известным педагогом и просветителем Шарифуллой Ахмеровым [4].

 Имам Буинского района Абдулла хазрат Гобэйдулла писал: «В свое время, при жизни Марджани за все свои ценные многозначимые труды не был признан большинством соплеменников, многие считали его шиитом, мугтазилитом, некоторые даже говорили, что он атеист. Но, однако, его книги печатались и доходили до самых далеких стран. В исламских государствах высоко оценивающих его труды людей было много, за что многие считали его великим ученым. Один из самых известных богословов Египта Махмуд Фаляки, когда читал «Назуратул хакк» сказал: «Живя в России иметь столько знаний – это просто удивительно». Позже, когда он встретился с Марджани во время поездки в паломничество и, увидев широту его знаний, красноречие арабского языка и его высоконравственные качества, его удивленность и симпатия к нему еще больше возросли, и он сказал: «Поистине, этот человек действительно может быть автором «Назуры». Эти слова передал Камалуддин хазрат ашШакави.

 Бейрутский же ученый социолог Абдулкадир хазрат, прочитав многие произведения Марджани, писал: «Марджани хазрат очень много сделал для татар. Он объяснил, что российские мусульмане являются одной нацией, и они должны жить как одна нация. Он открыл для них путь развития и совершенства. Спас от множества бед. 

 Марджани хазрат является необычным и выдающимся человеком, который появился на севере земного шара» [2].

 Это же отмечает и Ризауддин хазрат Фахретдинов: «В печати, в течение 20 лет после смерти Марджани не было напечатано даже короткой маленькой статьи о его биографии, но, однако его имя распространилось по всему миру благодаря его ценным трудам» [1].

 В авторитетной энциклопедии Востока, изданной на арабском языке в Ливане, имя Марджани занимает достойное место. Арабский ученый Хайруддин азЗирекли в своем биобиблиографическом словаре дает наиболее общее описание его жизнедеятельности и приводит биографию Марджани, ссылаясь на «Талфик алахбар» М.Рамзи: «Он был имамхатыбом, преподавателем первой Казанской мечети. Воспитал много ученых, открыто выступал за иджтихад, критиковал некоторых мыслителей старшего поколения, был упорным в спорах, вследствие чего с ним враждовали современники, его смещали с должности, потом, правда, восстанавливали» [6].

 Произведения Марджани не только опровергли ложные прозвища, которыми обзывали его и использовали имамыконсерваторы в своих выступлениях перед народом, но также решающе повлияли на сознание видных деятелей движения за обновление, как Галимджана Баруди, Мусы Баруди, Абдурашида Ибрагимова, Кашшафа Тарджумани, Зии Камали, Ризауддина Фахретдинова, Мусы Бигиева и др. Так, вспоминая, пишет Р. Фахретдинов: «Моя враждебность и несимпатия к Марджани сменилась любовью и признанием благодаря его произведению «Жаруда», после печати которого, я не знаю, как оно подействовало на народ, но, однако, я думаю, что Марджани чувствовал себя, превосходно зная, что научное пространство стало принадлежать только ему. 

 Начиная с того дня, как я прочитал «Жаруду» я стал уделять большой интерес к каждому напечатанному его произведению и получал огромную пользу. Во многих научных вопросах я обращался к его книгам, без разницы – принимал ли я его мнение или не принимал» [1].

 От произведений Марджани, как писал в 1915 году писатель и ученый Галимджан Ибрагимов, веет духом «отстаивания свободы мысли, ясной веры в будущее и уважения человеческого разума... С первых строк и до последней их пронизывает идея борьбы против рабства мысли, ее закованности мертвыми традициями и стремлением к разрушению цепей, наложенных на человеческий разум» [9].

 Вообще, идеологические противоречия в среде мусульманского духовенства преодолевались постепенно, причем стремление к компромиссу, обусловленное как результатами самих реформ, так и общественнополитической ситуацией в стране, было обоюдным – консерваторы видели, что новая мусульманская школа не несет губительных для Ислама опасностей, новаторы же приходили к убеждению о необходимости сохранения лучших традиций кадимистских медресе, осторожного, продуманного внедрения новшеств в жизнь российских мусульман. Вот почему на курсы учителейновометодистов, организованные Гани Хусаиновым, отправляли своих хальф такие консервативные богословы, как Нургали Буави, братья Утямышевы из Кашкар и др. [4].

 В 1915 году вышел в свет сборник статей по случаю столетия со дня рождения Шигабуддина Марджани, в котором приняли участие более 20 видных татарских богословов и просветителей. Почти все из них были лично знакомы с великим реформатором и поэтому написали очень много ценной информации на основе своих воспоминаний, исторических фактов, умозаключений и анализов сочинений Ш. Марджани. 

 Ученый написал более тридцати произведений по мусульманскому законодательству, догматике, этикету, истории, философии, социологии, логике и др., большая часть которых была на арабском языке и только некоторые сочинения написаны на татарском языке арабским шрифтом. Более половины трудов были изданы в Казани, остальные в виде рукописей остались в разных хранилищах.

 Похоронен Ш. Марджани на казанском кладбище в НовоТатарской слободе.

 В Казани именем Марджани названа Соборная мечеть и успешно работает Институт истории имени Шигабуддина Марджани Академии наук РТ.

 После его смерти, лучшие сыны татарского народа имя Марджани вспоминали с великой благодарностью. Г.Ибрагимов назвал его великим учителем и «утренней звездой татарского пробуждения». Он мечтал о всеобщем обновлении жизни, о пробуждении сознания народа. Осуществлению этой мечты он отдал все свои силы. И это не было напрасным.

Библиография

 Гобайдуллин С.С. Маржани. Т.1. – Казань: Издво «Иман», 2001. 

Гобайдуллин С.С. Маржани. Т.2. – Казань: Издво «Иман», 2001. 

 Ибрагим Т.К., Султанов Ф.М., Юзеев А.Н. Татарская религиознофилософская мысль в общемусульманском контексте. – Казань: Тат. кн. издво, 2002. 

Ислам и мусульманская культура в Среднем Поволжье: история и современность. Очерки. – Казань: Мастер Лайн, 2002. 

 Миградж – Эльфигуль, Мифтах хутба и салям альгуман. – Оренбург, 1908. 

Очерки Марджани о восточных народах. – Казань: Тат. кн. издво, 2003. 

 Юсупов М.Х. Галимджан Баруди. – Казан: Тат.кн.издво, 2003. 

www.evid.ru/article.jsp   

 www.tatworld.ru/article.shtml

материал взят с сайта  http://www.islam-portal.ru/articles/74/393/

Педагогические взгляды Ф. Карими и советская действительность

А. Гатин. Педагогические взгляды Ф. Карими и советская действительность

 В первые десятилетия советской власти татарская интеллигенция оказалась перед выбором: признавать или нет новые социально-политические реалии, продолжая служить интересам своего народа. Признав образовательную политику новых властей, Ф. Карими продолжил свою деятельность в образовательной сферы. Об этом свидетельствует его оригинальная по содержанию работа «Иҗтимагый тәрбия» («Общественное воспитание»), изданная в 1924 г. в Казани. Название работы не случайно, оно отражает настроение и идеи своего времени. Новые власти поставили перед собой масштабную задачу – несмотря на трудные социально – экономические условия, провести полное переустройство жизни общества на новых принципах.  Важной задачей сферы образования было провозглашено внедрение всеобщего образования, ликвидация безграмотности среди взрослого населения. Всё это требовало коренного изменения не только системы образования, но и методик обучения в школе. Все чаще звучали призывы к внедрению общественных принципов обучения и воспитания. Этому и посвящена книга Ф. Карими, ставшая его единственной педагогической работой советского периода[1].

 Рассуждения автора начинаются с вопроса «Что такое общественное воспитание?» Автор пишет: «Общественное воспитание можно понимать двояко: 1) кто должен заниматься воспитанием ребёнка – семья или школа? 2) для кого нужно воспитывать ребёнка: для себя или для общества? В дискуссии о воспитании оба вопроса считаются очень важными. Издавна по отношению к ним существуют разные мнения, есть сторонники и противники»[2]. Далее автор приводит доводы приверженцев семейного воспитания и их оппонентов из лагеря общественных воспитателей, делается краткий исторический экскурс по педагогическим практикам различных народов прошлого.

 В новых социальных условиях роль и задачи общественного воспитания изменились. Теперь, по мнению автора, идёт бурное развитие техники и промышленности, меняется положение женщины в обществе, стоит задача обучения и воспитания детей на новых принципах. Одной из существенных проблем, препятствующих развитию детей, являются ужасные бытовые условия жизни рабочих семей, большая разница в уровне развития детей из бедных и обеспеченных семей. Особенно заботит автора нравственное и умственное развитие подрастающего поколения, условия формирования детского мировоззрения. Автор приводит данные опросов московских исследователей, согласно которым 17% детей не знают, что такое корова, лес, поле, огород, 30% никогда не были в лесу, 45% не собирали ягод и грибов. Все эти данные касаются обследования детей в городских условиях.

 Касаясь ситуации в России в целом, автор подвергает анализу дореволюционный опыт и выражает свои симпатии инициативам новых властей. Ф. Карими полностью одобряет политику Советской власти по внедрению принципов общественного воспитания как одну из программ улучшения жизни рабочих В книге приводится довольно много цитат комиссара народного просвещения Луначарского.

 В конце книги сформулированы нормы и меры реализации принципов общественного воспитания. Во-первых, пишет Ф. Карими, необходимо обратить внимание не только на школьный, но и на дошкольный период жизни ребёнка. Во-вторых, считает автор, семья не способна обеспечить должное воспитание ребёнка из-за отсутствия необходимых средств, изменения роли семьи под влиянием тенденций социально – экономического развития общества. В-третьих, значительная часть детей и без того остаётся без присмотра родителей, много сирот. Последние, как правило, попадают в приюты, которые становятся для них не местом воспитания, а местом заключения. Ф. Карими призывает немедленно исправить сложившееся положение, ввести в воспитание детей принцип физического и духовного воспитания личности ребёнка, создать условия для всестороннего развития детей, раскрытия их способностей[3].

 Подвергаются критике существующие детские приюты,  указывается на плохие условия содержания детей, отсутствие педагогических принципов в работе детских заведений. По мнению автора, такие приюты должны быть закрыты, а вместо них следует организовать воспитательные дома, соответствующие научно-педагогическим требованиям. Необходимо улучшить условия содержания детей, приблизив их к семейным, способствовать социальному и педагогическому совершенствованию работы воспитателей домов[4]. Кроме того, ввести систематическую подготовку воспитателей для детских заведений, для чего следовало открыть специализированные учебные заведения. Сеть детских учреждений должна работать не только в городах, но и в сельской местности. Важное внимание необходимо уделить реабилитации больных детей в специализированных приютах[5].

 Относительно воспитания городских детей автор считает нужным внедрить трудовое обучение. В целом, детское воспитание и образование, досуг должны были стать системными и многоуровневыми: 1) детские сады, детские площадки; 2) начальная школа; 3) вспомогательные и специализированные классы для отвергнутых сверстниками детей; 4) детские клубы; 5) подростковые клубы; 6) игровые и спортивные площадки; 7) детские театры и кинотеатры; 8) детские библиотеки и читальни; 9) художественные и музыкальные классы.

 Тот факт, что Ф. Карими написал работу, посвященную проблеме общественного воспитания детей, прежде всего, говорит нам об актуальности этого вопроса для автора. Первая половина 20-х гг. ХХ в. в жизни Ф. Карими была тесно связана с педагогической работой в новых, меняющихся социальных условиях. На смену прежним новометодным и традиционным мектебам и медресе приходит советская школа. В то же время всё ещё сказываются последствия длительного социального кризиса периода Гражданской войны. Следует сказать, что работа «Общественное воспитание», изданная на татарском языке, естественно, предназначалась, главным образом, для татарских педагогов. Но проблемы, поднятые автором в работе, и предложенные пути решения имели общий характер для системы учебно – воспитательных учреждений всей страны. Ф. Карими исходил из: 1) комплексного подхода к созданию системы общественно-воспитательных и образовательных учреждений; 2) необходимости гармоничного и всестороннего развития личности ребёнка независимо от социального происхождения, мер преодоления негативных воздействий социальной среды; 3) поддержки инициатив Советской власти по модернизации образовательно – воспитательной системы в сторону её демократизации и гуманизации[6].

 Некоторые из идей Ф. Карими опередили своё время. Так, например, его идея создания санаториев и специализированных детских домов для больных и неполноценных детей – некое подобие современных центров реабилитации. Ещё одно желание Ф. Карими: чтобы дети, находящиеся в детских домах, посещали обычные средние школы наравне со своими сверстниками из обычных семей, что способствовало бы воспитанию сирот в общественной среде. Это также актуальная сегодня проблема социализации детей и подростков, попавших в трудную ситуацию.

 Привлекает внимание предложенный план развития общих и специальных детских учреждений, различные мероприятия по воспитанию и обучению подрастающего поколения. Их реализации Ф. Карими придавал особое значение. Педагог не ставил перед системой образования идеологических целей. Главным для него было гармоничное развитие физического, нравственного и умственного потенциала ребёнка, гуманистический подход к воспитанию, научно-педагогические принципы работы педагогов с детьми во всех детских учреждениях. В этом, пожалуй, главное отличие взглядов Ф. Карими от провозглашённых Луначарским принципов. Последний придавал воспитанию важное значение для борьбы с остатками старого строя, формирования нового социалистически воспитанного человека (т. е. педагогика и идеология оказывались тесно связаны друг с другом)[7]. В книге Ф. Карими на первом месте стоит гуманизм, забота о детях как будущем страны, преодоление негативных воздействий окружающего мира на формирующееся мировоззрение детей, общественное воспитание как новый, более совершенный метод развития личности ребёнка, т. е. для него была важна взаимосвязь педагогики и ребёнка в конкретных социально – исторических условиях[8]. Можно сказать, что гуманистические воззрения зрелого Ф. Карими на проблему воспитания являются продолжением и развитием его просветительского мировоззрения более раннего периода.

 К сожалению, данная работа на долгое время оказалась забытой. Лишь в последнее годы, в связи с ростом интереса к национальной педагогической мысли, вновь стали обращать внимание на труды татарских педагогов 20-х годов ХХ в.[9] Книга «Общественное воспитание» выражает не только настроение и идеи времени, но и отношение автора к ним, его мировоззренческие позиции. Положительно оценивая преобразования в области просвещения и воспитания детей, он, тем не менее, имел свой взгляд на пути решения стоящих проблем. Как уже было сказано, Ф. Карими в своей работе проводит мысль о необходимости гармоничного, разностороннего развития ребёнка независимо от его социального происхождения и видит в ребёнке, прежде всего, будущего человека, члена общества. В настоящее время работа «Общественное воспитание» Ф. Карими может рассматриваться как оригинальная педагогическая работа в истории развития татарской педагогической мысли 20-х годов ХХ в.

 1. Проблема общественного воспитания была представлена и в других работах на татарском языке, в т. ч. в переводной литературе. См.: Шульгин В. Иҗтимагый тәрбиянең төп мәсьәләләре / М. Сафин тәрҗ. – Казан, 1925. 100 б.

 2.Кәрими Ф. Иҗтимагый тәрбия (Балалар яшендә). – Казан, 1924.. – 3 б.

 3.Там же. – С. 52 -  53.

 4.Там же. – С. 55 – 56.

 5.Там же. – С. 53 – 54.

 6.В настоящее время хорошо известно о том, как резко контрастировала официальная советская идеология с реальным политических курсом Советского государства. Люди того времени ощущали своё время и происходящее в настоящем моменте и перспективно (в отличие от нашего ретроспективного восприятия советского прошлого). Поэтому для них было совершенно естественным «наивное доверие» новым властям, стремление внести свой вклад в преобразование действительности. Ф. Карими был участником этого процесса и не мог предугадать тяжелых последствий реального политического курса.

 7.Кәрими Ф. Иҗтимагый тәрбия. – 47 – 51 бб.

 8.Там же. – С. 51 – 56. 

 9. Шарафутдинов З. Т. История педагогики Татарстана. – Казань, 1998. – С. 158.

Сайт-источник: http://www.islam-portal.ru/articles/74/547/ дата обращения 30.05.2012

Вместе или порознь. Тюрки-мусульмане в российской армии в 1914-1918 годы

Исхаков С.М. Вместе или порознь. Тюрки-мусульмане

 в российской армии в 1914-1918 годы // Татарский мир. 2004. №15.

   90 лет назад разразилась дотоле невиданная в истории человечества война, получившая название Первой мировой. В ней участвовали с одной стороны — Германия, Австро-Венгрия, Турция, Болгария, с другой — Россия, Франция, Великобритания, Сербия, позднее в войну вступили Япония, Италия, США и другие страны — всего с обеих сторон 38 государств. В ходе войны было мобилизовано около 74 миллионов человек, общие потери составили около 10 миллионов убитых и свыше 20 миллионов раненых.

   Россия мобилизовала на побоище около 16 миллионов человек, убыль населения в нашей стране составила около 5 миллионов россиян. Общеизвестно, что это была война государств-хищников, война за передел колоний, за рынки, за недра, война, поставившая человечество "на край пропасти, гибели всей культуры, одичания…"

   Поразительно, что до сего дня Первая мировая война в России остаётся войной "неизвестной" и войной "забытой". Да, она принесла нашей стране невиданные жертвы, обнажила перед всем миром позорную бездарность государственной машины и никчемность многих государственных и общественных институтов, начиная от царя, его правительства, генштаба и кончая "декадентствующей" интеллигенцией. Однако в этой войне проявились и героизм миллионов российских воинов, мужество и самоотречённость нации.

   Исторические события такого масштаба, как Первая мировая война, обнаруживают, обнажают, обостряют едва ли не все стороны жизни общества. Так произошло в России и с межнациональными отношениями. Проявились они неоднозначно, а позже, вследствие Февральской и Октябрьской революций имели глубокие последствия. Эта сторона войны — межнациональные отношения в России — изучена и освещена крайне недостаточно. Так обстоит дело и с проблемами славяно-тюркского "диалога" в российской армии в период Первой мировой войны. Тем больший интерес у читателей "ТМ", можно полагать, вызовет статья Салавата Мидхатовича Исхакова.

   В историографии предельно обнажившиеся острые проблемы славяно-тюркского "диалога" в российской армии во время Первой мировой войны освещались мало, без конкретно-исторического анализа. Не задаваясь целью сделать всесторонний обзор взаимоотношений тюркских и славянских солдат, отмечу наиболее существенные факторы, позитивно или негативно влиявшие на них.

   Накануне войны представителей тюркско-мусульманских народов (татар, башкир, мещеряков и тептярей), служивших в регулярной российской армии, насчитывалось: нижних чинов — 38 тысяч (3,1 процента), из которых признавали себя мусульманами 35,8 тысячи; штабс-капитанов, поручиков, подпоручиков и прапорщиков — 37; полковников, подполковников и капитанов — 186, генералов — 13 (в том числе "магометанского" вероисповедания — 10) — всего мусульман-офицеров в России было 269. В ходе Первой мировой войны в армию были призваны, как принято считать в историографии, от 1 до 1,5 миллионов тюркских солдат, что составляло до 10 процентов общей её численности.

   Вступление Российской империи в мировую войну оказало в целом на мусульман страны огромное влияние. "На первых порах после объявления войны наше общество испытало очень чувствительный паралич", — отмечалось в докладе правления Ростовского мусульманского общества.

   Этим обстоятельством воспользовалась небольшая группа татарских и башкирских социалистов в Уфе, в которую входил известный впоследствии большевик Мирсаид Султан-Галиев. Он вспоминал, что группа выпустила прокламацию, которая призывала солдат-тюрок поднять бунт и покинуть армию. В этом обращении указывалось, что "русский народ не довольствуется только тем, что им покорены татары, башкиры, туркестанцы, кавказцы и т.д., он хочет покорить ещё турок и персов". Член этой группы, башкирский учитель, направился для агитации в Стерлитамак, где ему удалось "войти в связь с некоторыми товарищами" и поднять восстание в солдатских частях. Были бунты и в других городах губернии — Бирске, Белебее. В Стерлитамаке при подавлении этих выступлений были расстреляны несколько татар и башкир.

   В начале войны нежелание татар Казанской губернии воевать, по сведениям охранки, выражалось в уклонении от призыва. Известный татарский писатель и деятель татарского национально-освободительного движения М.-Г.Исхаки позднее, будучи в эмиграции, отмечал, что поначалу тюркское население было настроено "пораженчески", горожане всеми средствами старались уклониться от мобилизации, а бойкот войны со стороны тюркской интеллигенции привёл к тому, что число офицеров из тюрок составило ничтожный процент по сравнению с солдатами-тюрками. Хотя война уносила много жизней, уверял М.-Г.Исхаки, тюркские воины терпели в надежде на лучшее будущее, ибо считали, что в случае победы России будет реформа, а поражение должно было закончиться революцией (как и после русско-японской войны, от которой они некогда также ждали разрешения своих национальных проблем). Бывший глава Кокандской автономии казах М.Чокаев писал в эмиграции, что во время этой войны "подроссийские тюрки молча, с зубовным скрежетом ждут и хотят крушения России. Вынужденный и официальный патриотизм некоторых не может покрыть собою настроения народа в целом. Внутри России мы безмолвны. Нет силы кричать. Нет путей для открытого выражения наших пожеланий". Чокаев сильно драматизировал ситуацию, преувеличивая степень всеобщего недовольства тюркских народов.

   Обратимся к событиям первых месяцев войны.

   Тюрки-мусульмане Петрограда (свыше 15 тысяч), по сообщению газеты "Казанский телеграф" от 26 августа 1914 года, собрались в Петроградской соборной мечети на моление, после которого решили послать турецкому правительству протест против враждебных выступлений Турции в отношении России. Как только появились слухи о том, что Турция готовится нарушить нейтралитет, из таких мусульманских центров, как Казань, Уфа, Оренбург, Троицк и других, петроградскому ахуну М.-С.Баязитову и другим известным представителям петроградских мусульман стали поступать телеграммы, в которых мусульмане протестовали против посягательства Турции на целостность России.

   10 сентября 1914 года оренбургская татарская газета "Вакыт" ("Время") писала в связи с этим протестом: "Мы живём в России, мы — российские люди, подданные России". При этом подчёркивалось: "Мы, мусульмане, являемся братьями туркам и по религии, и по крови, а потому естественно наше желание, чтобы они жили мирно и благополучно и пребывали в мире со своими соседями, а особенно с Россией, нашим отечеством. Не подлежит, конечно, сомнению, и наше желание, чтобы они, турки, не бросались в разные авантюры и не находились в действии, вредном нашей России, а шли бы в смысле прогресса и цивилизации вслед за европейцами. Однако возможно, что всё это — только пожелания, таящиеся в наших сердцах".

   Представители петербургских, нижегородских, казанских, уфимских и других российских мусульман подписали адресуемый Турции протест, инициаторами которого выступили муллы столицы, Казани и Уфы. Эта их позиция оказала серьёзное влияние на тюрков — солдат российской армии. Оренбургский муфтий М.Султанов 14 октября 1914 года в своей фетве (заключении) призвал российских мусульман: "Мы, мусульмане, заодно со всем российским народом в эти тяжёлые времена должны подать помощь нашему государству к отражению неприятелей… И во времена прежних войн, защищая отечество, русские мусульмане показывали великие самопожертвования, и во времена настоящих, проходящих перед нами событий они, Бог даст, выкажут с избытком ещё раз свой патриотизм".

   Российские мусульмане не остались чужды общему патриотическому подъёму в России, признавалось в секретном циркуляре министра внутренних дел от 18 октября 1914 года. "Таким образом, в данное время ходом исторических событий создались условия, по-видимому, не благоприятствующие… для проповеди среди наших мусульман идеи о духовном и национальном единстве мусульман всего мира и о значении, какое должна иметь для них единоверная им Турция и её халиф в качестве духовного главы всего мусульманства", — писал в 1919 году А.Кручинский{1}. 21 октября в Баку на многотысячно митинге мусульман губернский кадий сказал: "Наша преданность России диктуется не только принципом подданства, но и голосом совести и велениями Корана".

   29 октября 1914 года германо-турецкий флот напал на русские суда и обстрелял Севастополь, Феодосию и Новороссийск. 3 ноября Россия объявила Турции войну, а спустя семь дней в стамбульской мечети шейх-уль-ислам (от араб. — старейшина ислама — Ред.) перед зелёным знаменем Пророка объявил джихад (священную войну мусульман в защиту веры), подчёркивая, что Россия, Англия и Франция "враждебны к исламскому халифату" и прилагают все усилия к тому, чтобы "погасить высокий свет ислама", а также призвал мусульман, находившихся под властью правительств названных государств, объявить им "священную войну". Ситуация существенно обострилась: ведь Турция представала как объект очередного крестового похода Европы, да и в России горячо говорили о возвращении креста на храм Святой Софии.

   11 ноября 1914 года оренбургский муфтий Султанов заявил, что Турция сделала необдуманный шаг, и сделала его, несомненно, под влиянием Германии, что объявление джихада не вызвано ни интересами Турции, ни религией ислама. Муфтий подчёркивал, что в Российском государстве "мы живём уже много веков" и с ним "сблизились исторически; в этом нашем отечестве мы живём, пользуясь земными благами и спокойствием; целость нашего отечества, а равно и его мощь, есть источник нашего благополучия и нашего спокойствия… Нам, российским мусульманам, нужно, конечно, беречь своё (выделено мной — С.И.) отечество от врага".

   В воззвании таврического муфтия А.М.Карашайского к мусульманам говорилось, что Турция "дерзнула напасть на наше дорогое отечество — Россию, являющуюся священной родиной для всех населяющих её народов, в том числе и для мусульман. Поэтому-то мы, мусульмане, вместе со всеми нашими соотечественниками обязаны стараться всеми силами изгнать врагов нашей родины и, исполняя священный свой долг, избавить её от бед".

   Даже в Туркестане, откуда мусульмане не призывались в российскую армию, известный местный теолог мулла М.Бехбуди в своём журнале "Ойна" ("Зеркало") в начале 1915 года писал, что участие России в союзе стран, противостоящих другим христианским государствам, к которым присоединилась Турция, нет ничего оскорбляющего и унижающего ислам. "Поэтому нашему туркестанскому туземному населению нужно быть спокойным, сдержанным и вполне лояльным" по отношению к царю и стране, "иначе… мы обречём себя на неминуемую гибель". Глава исмаилитов Ага-хан, в сферу влияния которого входили памирские исмаилиты, обратился к единоверцам с воззванием, в котором призывал их выступить против Германии и Турции на стороне Атланты. "Мусульманам, — писал он, — надлежит оставаться верными долгу присяги… Никто не сможет победить столь могучих государей, как император и король Индии и Англии и царь всероссийский".

   Сам способ вступления Турции в войну, пишет современный турецкий историк, встревожил русских: османская декларация войны сопровождалась провозглашением "священной войны" в пяти отдельных фетвах, изданных османским шейх-уль-исламом. Очевидно, что объявление джихада было предназначено специально для мусульман, живущих под русским и британским владычеством. Одна фетва была переведена на татарский язык и издана большим тиражом. Однако объявление "священной войны", вопреки расчётам составителей фетв, не вызвало восстания мусульман в доминионах Антанты. Надежды турецких лидеров на успех пропаганды панисламизма и пантюркизма не оправдались. Мусульмане Ирана, Афганистана и Средней Азии тоже не поддержали призыв, прозвучавший из Стамбула, а арабы Сирии, Палестины, Хиджаза и Северной Африки активно выступили против турок.

   Когда были мобилизованы десятки тысяч тюркских солдат (известны случаи, когда их количество в полках доходило до пятисот человек), стала очевидной нехватка военных мулл. С начала боевых действий солдаты-тюрки стали писать об этом домой. В одном письме с фронта (сентябрь 1914 года) на имя известного татарского общественного деятеля, журналиста, издателя и педагога Хади Максудова сообщалось, что в каждом полку имелись по два священника, а "для нас, бедных мусульман, нет ни одного муллы". Автор письма вопрошал: "Откуда нам их просить?"

   В декабре 1914 года в Петрограде состоялось совещание представителей мусульманских общественных организаций, которое предложило избранному Временному центральному мусульманскому комитету добиться от властей направления на фронт за казённый счёт по крайней мере по одному мулле на каждую дивизию. Этого было явно недостаточно, но власти не торопились с реализацией и такого весьма скромного предложения.

   Недовольство солдат вызвала работа Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС), оказавшегося не вполне готовым действовать в условиях военного времени. В письмах от раненых мусульман, находящихся на излечении в разных лазаретах, часто встречались жалобы на то, что муллы плохо исполняли свои обязанности по отношению к солдатам. Редакция татарской газеты "Турмуш" ("Жизнь") 22 мая 1915 года писала, что ОМДС обязано позаботиться об учреждении должности военного муллы. Как видим, татарской общественностью решение этой задачи возлагалось на мусульманских "иерархов", имевших контакт с властью.

   Лишь весной 1916 года военное командование приняло, наконец, решение, согласно которому число военных мулл значительно увеличивалось, а приказом главковерха царя Николая II полковым муллам были установлены оклады. И всё же летом 1916 года военный мулла при штабе 5-й армии во время объезда частей обратил внимание на то, что на позициях убитых мусульман погребает полковой священник, и это сильно угнетало моральное состояние военнослужащих-мусульман. Двух штатных мулл на армию было крайне недостаточно при значительном количестве тюркских солдат, и потому, как отмечалось в связи с этим военным аналитиком, было необходимо назначить по одному мулле на дивизию из числа находившихся в дивизии нижних чинов, окончивших медресе и имевших свидетельство о прохождении экзамена на звание муллы. При этом мусульманские иерархи соглашались на то, что такие назначения не должны связываться ни с дополнительными расходами из казны, ни с освобождением назначенного лица от прямых его, как нижнего чина, обязанностей службы.

   Наконец, 5 июля 1916 года, во время Рамазана, появился приказ Николая II о должности дивизионного муллы. Вскоре прибывший в Уфу дивизионный имам А. Ягупов сообщал, что "дух войск великолепный", что "в настоящее время очень много имамов назначены в войска для совершения необходимых религиозных обрядов".

   В конце июля, когда мусульмане отмечали праздник разговенья (Ураза-Байрам) после окончания священного поста, муфтий Оренбургского Магометанского Духовного собрания Мухаммад-Сафа Баязитов в ответ на своё обращение к царю получил такой ответ: "Благодарю Вас и всех мусульман, собравшихся на торжественное богослужение по случаю праздника Рамазан-Байрама, за молитвы и выражение верноподданнических чувств. Высоко ценю доблесть многочисленных мусульман, сражающихся в рядах нашей храброй армии. Николай". Сообщение об этом Баязитов отослал в действующую армию вместе с просьбой разрешить воинам-мусульманам совершить моление 24 сентября, во время мусульманского праздника. Это пожелание было выполнено, в частности, командованием Северного фронта, которое также разрешило в середине декабря 1916 года в связи с другой телеграммой Баязитова дать возможность воинам-мусульманам совершить моление 24 декабря — в следующий мусульманский праздник.

   За заслуги по организации деятельности мулл в тылу и на фронте в 1916 году Мухаммад-Сафа Баязитов был награждён орденом Станислава 2-й степени.

   Известны факты доблестного исполнения своего воинского долга российскими мусульманами, от рядовых до генералов. Командир 166-го пехотного Ровненского полка генерал-майор Р.Сыртланов в феврале 1917 года был посмертно награждён самой почётной и высокой офицерской наградой — Георгиевским крестом 4-й степени за то, что в бою 20 июня 1916 года близ Скробово во время кровопролитного штурма сильно укреплённой позиции, подняв в атаку свой полк, первым оказался на бруствере неприятельского укрепления. (На орденах, которыми награждались офицеры-мусульмане, вместо изображения христианских святых помещался российский герб — двуглавый орёл. — С.И.).

   Командир 306-го Мокшанского полка полковник М. Ибрагимов был награждён Георгиевским оружием за то, что 14 мая 1915 года у деревни Загробы взял с бою гребень высот и удерживался на этой позиции в течение трёх дней против превосходившего в силах противника, подавая личный пример храбрости. 2-й эскадрон Крымского конного полка, состоявшего в основном из крымских татар, 10 сентября 1916 года предпринял атаку против германской тяжёлой артиллерийской бригады у деревни Нераговки, изрубил орудийную прислугу и захватил три тяжёлых орудия. Офицеры полка давали такую оценку своим подчинённым-татарам: "Хорошие были солдаты, стойкие, отличные в разведке, исполнительные… Все наши татары были великолепные солдаты: исполнительные, добродушные, великолепные товарищи. Честность и порядочность татарская просто могли служить примером, а их прямота и привязанность к своему офицеру и к полку были просто поразительны и достойны подражания".

   Разумеется, различные тюркские народы "вписывались" в вооружённые силы Российской империи по-разному.

   Резак-бек Хаджиев, выпускник Московского кадетского корпуса и Тверского кавалерийского училища, с лета 1917 года был начальником охраны генерала Л.Г.Корнилова. Корнилов дал Хаджиеву прозвище "Хан". Благоговея перед памятью генерала, он принял имя "Хан Хаджиев" и так подписал свои мемуары. Р.Хаджиев вспоминал, что в добровольческий Текинский конный полк туркмены пошли служить по призыву представителей своей элиты: "Россия в опасности, нам надо идти и бороться в рядах русской армии". Однако предложение хивинского хана набрать 40-тысячную армию из туркмен не было принято русскими военными. В итоге на средства туркменского населения был сформирован один лишь Текинский конный полк.

   Его боевые успехи сразу привлекли внимание. Журналист "Петроградского курьера" писал: "В бою под Сольдау, на германской земле, впервые видел новые конные части нашей армии из туркмен… Их появление всюду производит фурор и обращает всеобщее внимание". Полк не раз спасал положение на русско-германском фронте. В "Русском слове" известным военным корреспондентом Вас.Ив. Немировичем-Данченко были описаны бои под Лодзью: "Налёт их на большие силы оторопевших немцев невозможно описать… Один из офицеров германского генерального штаба говорил: "Кто же мог думать, что у русских есть "дьяволы", совершающие то, что должно быть вне пределов человеческих сил? Разве можно предвидеть подвиги, граничащие с безумием. Они не поддаются здравому расчёту".

   28 мая 1916 года Текинский полк наголову разбил австрийские части, вдвое их превосходящие: туркмены уложили около 2000 человек, взяли в плен более 3000 человек. Всего за несколько месяцев в полку появились 67 георгиевских кавалеров, не считая награждённых другими военными наградами. Громкую известность с первых дней участия в боевых действиях получил также добровольческий Татарский полк, состоявший из азербайджанцев и входивший в состав Кавказской туземной конной дивизии. Им командовал полковник П.А. Половцев, бывший гусар, поклонник, как писал известный московский журналист А.Тамарин, теории о предопределении. "У него русское тело, а душа татарская", — говорили о нём в полку. Галицкую кампанию 1914-1915 годов этот полк ознаменовал заметным участием в невероятном по смелости переходе Карпат. Он держал в страхе всю Венгрию, а при отступлении русской армии тюрки-азербайджанцы прикрывали отход и принимали на себя удары врага.

   Одна татарская газета заявила 1 января 1915 года: "Война нам дала прекрасные результаты — отрезвили мы своё отечество". И в самом деле, высшая власть стала демонстрировать своё благоволение к воинам-тюркам. К примеру, в феврале 1915 года Николай II посетил специальный мусульманский госпиталь, расположенный в одном из дворцов Царского Села, и собственноручно наградил отличившихся на фронте раненых воинов. В письме военного министра А.А. Поливанова председателю Совета министров Б.В. Штюрмеру от 14 марта 1916 года отмечалось, что война рассеяла сомнения в благонадёжности многих "инородцев".

   За истекший год, писал 1 января 1916 года в бакинской газете "Каспий" Д.Дагестани (Джейхун-бек Гаджибеков), мусульмане почти всюду лишний раз своим поведением доказали, что к их "традиционному консерватизму во всём, касающемся своего государства, отечества, прибавилось ещё сознание основ государственности, гражданственности". Добросовестно выполняя свой гражданский долг, они дали понять цивилизованному миру, что для них "идея государственности и идея отечественности" — дороже всяких племенных, расовых, религиозных и прочих связей.

   О чём думали тюркские солдаты на фронтах мировой войны, определённое представление дают их письма, которых сохранилось, правда, немного. Зная о цензуре, солдаты были очень осторожны в письмах, ограничиваясь часто сообщениями о здоровье, вопросами о родных. Татары-солдаты часто старались передавать правду о своей жизни на фронте через товарищей, едущих домой лечиться или на побывку. Писем татар сохранилось мало ещё и потому, что цензоры широко пользовались правом задерживать все письма, если "не представится возможным их прочтение". Но и сохранившиеся письма дают определённую возможность показать, как тюркские солдаты воспринимали войну, относились к своим сослуживцам-славянам.

   По сведениям казанского военного цензора, о войне тюрки-мусульмане писали с фронта мало, лишь изредка встречались строки, говорившие, по мнению чиновника, о патриотизме их авторов, о стремлении к победе русского царя.

   Из письма татарина-солдата в Мензелинск от 21 сентября 1914 года: "Война, надо воевать. Ничего не поделаешь, надо немцу дать по шапке. Русские вот веселятся, им понятна защита родины, а нам, мусульманам, как-то не то. Но драться мы будем храбро, не хуже русских".

   В письме от 12 января 1915 года содержались следующие строки: "Мусульмане гибнут за славян и за икону… Во имя родины мы все мусульмане рука об руку гибнем".

   В письмах тюркских солдат постоянно встречались жалобы и на холод, и на голод, и на потери. В письмах образованных людей отмечались другие мотивы и совсем другое настроение — желание скорейшего мира. Один из цензоров констатировал: "Не видно… в татарских письмах и ясного понимания переживаемого момента, а раньше всё-таки замечалось, но теперь татары не вглядываются в будущее России; если будущее их и интересует, то исключительно своё, узконациональное будущее".

   Сознавая, что "писать много нельзя — секут, когда узнают, что солдаты правду пишут", автор одного из писем тем не менее сообщает: "Терпим много бед. Пусть скорее мирятся цари, нам хуже не будет… Мулла… говорит, что мы здесь воюем не без пользы для нашей нации".

   Другой воин в своём письме просит татарскую газету: "В каждом номере пишите, что нас много миллионов и что у нас есть сознание".

   В одном из писем с фронта сообщается: "Был приказ, чтобы за мусульманами установить строгий надзор, так как мусульмане будто намереваются сдаваться в плен, поэтому на одного мусульманина назначили для надзора по одному русскому солдату. Нам, мусульманам, это очень оскорбительно и позорно, почему мы все пали духом, так как мы все, как и русские, проливаем кровь". От офицеров им порой приходилось слышать, что "одна подошва русского солдата ценнее тысячи голов жалких инородцев", что с "татарвой", "татарской лопаткой" особенно церемониться нечего.

   Обычными для всех солдат российской армии были издевательства и насилие со стороны офицеров, и русские солдаты подчас вымещали на мусульманах озлобление против командования. По словам одного солдата-мусульманина, в его роте взводный запрещал общаться по-татарски и собираться группами; ротный бил за то, что, плохо зная русский язык, татары не умели петь "Боже, царя храни" (по-татарски петь запрещали), а некоторые русские солдаты дразнили татар "турками" и "басурманами".

   "Второй год страдаем на этой проклятой войне, — писал с фронта татарин-солдат в город Арск. — Да хоть бы удовлетворяли всем да относились по-человечески. А то на родном языке не говори, рыло под кулак подставляй… Да ещё вот татаризм мой. Хотел в школу прапорщиков — не взяли". Или: "Рана зажила, чувствую (себя) хорошо. Хотел ехать домой — не отпускают, видно, "татаризм" мешает".

   Из письма от 28 мая 1915 года: "И вот сидим, думаем. Не знаем, на кого идём. Когда нас на фронт отправили, говорили, за отечество и за царя, ничего нам не понятно. На родном языке разговаривать не разрешают, как начнём говорить, то сейчас же кричат: "Эй вы, турки некрещёные, нельзя", и вот, дружок, (здесь) тысяча раз хуже, чем в плену".

   Рядовой Закир из Гатчинского полка в письме советовал своим родным отрубить его родственнику пару пальцев, чтобы он не попал в армию. "Если бы я избавился от рук неверных, — пишет он, — я даже одну руку отрезал (у него)". Себе же он желал "вернуться домой в скором времени, по получении раны".

   Из другого письма: "Вчера я получил Георгиевский крест. Ходили мы давно уж в разведку и сняли австрийский дозор… Ротный сказал… что за русским царём служба не пропадёт. Теперь тебя бить меньше станут… Георгиевский крест всё-таки защита, а то всё подзатыльники и ругань… потому что я мусульманин".

   Появление военных мулл на фронте также получило оценку со стороны солдат. В одном из писем в Казань, автором которого является татарин — солдат 105-го артиллерийского полка, это комментируется так: "Назначенный в наше армию, 3-ю, мулла… читает молитвы, увещевает нас… Сражайтесь с врагом до последней капли крови. Это завет великого нашего Пророка Магомета, и вы должны это исполнить в точности". Иной раз муллы обещали улучшение положения мусульман в случае победы России: "Мусульманам будет польза, если Россия победит". Сами фронтовые муллы порой проговаривались в своих письмах: "Поскорей бы конец всему, вернуться бы в отечество и служить Исламу".

   На взгляд казанского историка И.Р.Тагирова, анализ содержания 54 писем тюркских солдат, опубликованных в 30-х годах и в той или иной мере проанализированных в историографии, говорит о подлинных изменениях в настроениях масс: "Эти письма свидетельствуют о том, что настроение масс менялось, менялось и отношение к войне. Неизменными оставались только чувства к России, к великому русскому народу. Чувство любви к родине в письмах сочеталось с чувством национальной униженности… Даже бесконечные насмешки и издевательства, о которых в достаточно полном объёме рассказывают письма, не в состоянии были вытравить из солдат-татар благородного чувства любви и преданности отечеству".

   Солдатские письма — ценный исторический источник, их поиск и изучение продолжаются. Первую попытку их анализа проделал известный тюрколог Н.И. Ашмарин, служивший во время войны казанским военным цензором. В своём отчёте от 8 сентября 1914 года он писал, что "письма солдат-мусульман обыкновенно пишутся по одному и тому же шаблону и заключают в себе крайне мало сведений о том, что происходит на войне. Тон писем — минорный… Война, по-видимому, представляется мусульманину каким-то непредвиденным бедствием, которое предназначено судьбой для одних и минует других; он мало вникает в трагическую связь событий и недоволен тем, (что) что-то нарушило мирное течение его обывательской жизни. Как видно из писем, многие мусульмане несут второстепенную службу в тылу армии, выполняют обязанности караульных и т.п. В письмах этих мусульман нередко высказывается надежда на то, что им не придётся идти в сражение и что конец войны уже близок. Некоторые из татар, очевидно, считают войну с Германием и Австро-Венгрией делом, не имеющим близкого отношения к интересам мусульман. "Мы здесь служим гяурам; надо терпеть", — пишет один из них. Весьма возможно, что подобный взгляд на настоящую войну не составляет какого-то исключения", — осторожно заключал учёный. В другом своём отчёте, от 29 августа 1914 года, он обратил внимание на татарское письмо, в котором был употреблён, по его выражению, "ходячий оборот" — "мы, томящиеся на царской службе". Это распространённое выражение сформировалось под влиянием того, что в действительности чувствовали тюркские солдаты в рядах русской армии. Правда, то же самое чувствовали русские солдаты.

   В отчёте казанского военного цензора (его автор в документе не указан, но скорее всего это Ашмарин или российский исламовед П.Жузе), подготовленном в конце сентября — начале октября 1914 года, отмечалось, что в письмах мусульман "замечалась, в некоторых случаях, та же отчуждённость от общего русского дела, что и раньше; изредка попадались те же самые выражения, вроде: "Я, находящийся в руках гяуров…" Некоторые из солдат-татар выражают в своих письмах пожелания, чтобы Бог умиротворил сердца царей и побудил их положить конец войне. В одном письме даже сказано: "Пусть Бог наставит на правый путь царя".

   Первая мировая война, как и прежние войны, которые вела Россия, показала, как мусульмане относились к империи, в которой они жили. "Согласитесь, что это курьёзно: борьба славянства с немцами и турками с конечной целью расчленения Турции и водружения креста на Святой Софии, и в этой войне за славянскую идею безропотно гибнут сотни тысяч мусульман", — писал после Февральской революции в своей книге "Мусульмане на Руси" (М., 1917) А.Тамарин. Он отмечал, что общее мнение о них было таково: мусульмане — "лучшие солдаты, честные, идеальные, храбрые и выносливые". Более того, добровольцы-мусульмане в течение войны в самых тяжёлых условиях "творили чудеса мужества, покрывая славой русское оружие". Они сознают, отмечал автор, что свобода России — их свобода, несущая осуществление их самых заветных дум и надежд. И потому мусульмане-солдаты будут сражаться до тех пор, пока это нужно свободной России. "Нынешнее российское мусульманство доросло до понимания тех форм правления, которое оно считает для себя приемлемым, и в массе своей мусульманство не менее сознательно, чем, скажем, русский народ".

   Популярный столичный журналист Н.Н. Брешко-Брешковский также пришёл к выводу: "На мусульман всегда можно было вернее положиться… Именно они, мусульмане, были бы надёжной опорой власти и трона"{2}. Но такие рассуждения были исключением в потоке антимусульманских публикаций.

   После Февральской революции, в марте 1917 года в "Вестнике Временного правительства" был опубликован текст присяги на верность службы Российскому государству, имевший специальный вариант для мусульман. Для них она заканчивалась так: "Заключаю сию мою клятву целованием преславного Корана и ниже подписуюсь". В Текинском полку, насчитывавшем около 400 всадников-туркмен, их к этой присяге приводил полковой мулла. Когда полк при штандарте выстроился в поле, мулла воскликнул "Аминь!", после чего все поднесли руки к лицу и присяга была закончена. Когда после присяги был поднят вопрос, почему полк не носит красных бантов, а со штандарта не снят императорский вензель, командир полка ответил, что полк состоит из мусульман, а их национальный цвет — зелёный, который и будет скоро введён. Что же касается штандарта, то он принадлежит полку, и полк не хочет снять вензель, который заслужил кровью (вензель был тем не менее обёрнут зелёной материей).

   Строки из письма солдата — казанского татарина характеризуют его настроение после принятия присяги: "Вчера принимали присягу Временному правительству… Теперь сами хозяева. Эфенди (мулла) говорит, что мы, мусульмане, теперь должны ещё больше бороться за свободу… Не хочется только теперь и воевать. Теперь и русский, и мусульманин равны, и для чего воевать… Офицеры… пускай воюют, и мулла пускай воюет. А мы посмотрим".

   Но, как свидетельствуют многие архивные документы и сообщения прессы, большинство тюркских солдат не "смотрело" пассивно, а продолжало исполнять свой воинский долг. В популярном столичном журнале "Нива" под рубрикой "Незаметные герои фронта" был опубликован документальный очерк под названием "Герой-татарин" о рядовом Г. Гильманове, где подчёркивалось, что "русские мусульмане" свято исполняют присягу и беззаветно проливают кровь за Россию наравне с прочими её верноподданными. Рядовой бронированного "ударного отряда смерти" 159-й пехотной дивизии Г. Хабибуллин в августе был награждён Георгиевской медалью 3-й степени за проявленное "выдающееся самопожертвование и мужество" под сильным артиллерийским, пулемётным и ружейным огнём неприятеля. В таких полках, как Текинский, Крымский, Татарский, после Февральской революции царил порядок, который сохранился также в тех частях, во главе которых стояли командиры-мусульмане. Воины-тюрки показали, что не собираются пассивно наблюдать, как решит их судьбу новая власть. Большая их часть рассчитывала на самоорганизацию.

   С весны 1917 года в тылу и в действующей армии создавались мусульманские военные организации. Они по преимуществу занимались тем, что разъясняли тюркским солдатам (как правило, очень плохо владевшим русским языком или совсем не говорившим по-русски) перемены в обществе, готовили их к выборам в Учредительное собрание и т.д.

   Первой по времени возникновения мусульманской военной организацией стал Казанский мусульманский военный комитет, созданный 8 марта 1917 года. На его втором заседании, 12 марта, было впервые произнесено и встречено с восторгом предложение о создании регулярных мусульманских войсковых формирований. Замысел об их формировании созрел не только у тюркских военных, но и у некоторых русских военачальников.

   Вопрос о создании отдельного крымскотатарского полка впервые был поднят перед крымскими татарами командиром Крымского конного полка А.П.Ревишиным, который в своём докладе исполнявшему обязанности таврического муфтия Д. Култуганскому писал, что считает необходимым "оказать татарам поддержку, которая может вылиться в форму существования такой части, которая комплектовалась бы исключительно крымскими татарами. Хотя Крымский полк и является такой частью, но опыт мирного и военного времени показал, что это недостаточно… Считаю наилучшим, чтобы, сохранив Крымский конный полк, была сформирована, при полку или отдельно, пехотная часть, через ряды которой проходили бы остальные крымские татары… Такая организация, давая возможность мусульманам служить вместе и соблюдать все правила религии, как боевая единица даст большие преимущества, так как будет вполне однородна по своему составу в отношении национальности и религии и сплочена в силу принадлежности отдельных солдат к одним и тем же деревням, городам, уездам". По его мнению, Временное правительство могло бы вполне рассчитывать на лояльность крымскотатарских воинских частей и видеть в них прочную опору, о чём, как он заверял, свидетельствовал пример Крымского конного полка. Предложение было принято как крымскими татарами, так и властями. Во время пребывания военного министра Временного правительства А.Ф.Керенского в Севастополе 15 мая 1917 года к нему направилась депутация от крымских татар во главе с таврическим муфтием Ч.Челебиевым. Депутация ходатайствовала главным образом о возвращении из Херсонской губернии в Крым Крымского конного полка, а также об организации такого же полка из имеющихся в запасных воинских частях крымских татар — солдат и офицеров. Керенский выслушал депутацию с большим вниманием и задал ряд вопросов, ответами на которые был очень доволен. Он признал требования крымских татар подлежащими удовлетворению и обещал помочь, предложив обратиться к правительству с докладной запиской, что и было сделано.

   В тыловых гарнизонах мусульманские роты стали возникать в мае-июне. Первая из них была создана в 95-м полку Казанского гарнизона. Позже роты были сформированы в Пензе, Оренбурге, Уфе, Саратове, Симбирске и Одессе. Правительство и его, по выражению И.Р. Тагирова и Р.К. Валеева, "местные сатрапы" делали всё для того, чтобы не допустить создания национальных формирований, которое рассматривалось властями как факт неповиновения и раскола русской армии{3}.

   На деле, идя навстречу требованиям о выделении в отдельные маршевые роты, батальоны, эскадроны и батареи офицеров и солдат из мусульман-тюрок, командующий войсками Казанского военного округа генерал А.З.Мышлаевский (до этого — начальник Генштаба) разрешил выделять из запасных пехотных полков, кавалерийских полков и артбригад округа офицеров и солдат-мусульман — при условии согласия командиров полков и полковых комитетов, без особого финансирования, не нарушая существующей организации полков. Уже 12 июня 1917 года сформированные мусульманские батальоны "дефилировали" по улицам Уфы.

   Командующий Одесским военным округом генерал М.И. Эбелов в начале июля приказал всех крымских татар из запасных полков, находящихся в Симферополе (10 офицеров и 1300 солдат), присоединить к 32-му запасному полку, который 20 июля отправлялся на Румынский фронт. Но распоряжение это не было выполнено, и роты, по сведениям татарской газеты, были расформированы и распределены между различными пехотными частями.

   В контексте славяно-тюркского "диалога" большое значение имело решение Временного правительства о выборных муллах. В приказе военного министра Керенского от 1 июля 1917 года было указано, что при штабах дивизий учреждается должность выборных мулл, содержащихся за счёт казны.

   В августе представители мусульман и национальных войсковых организаций украинцев, поляков, литовцев, эстонцев, латышей и других в своём обращении к Керенскому указали, что "полугодовой период жизни революционной армии настоятельно требует урегулирования вопроса о праве национальностей, входящих в состав армии, иметь свои организации".

   После того, как в конце августа мусульманские организации своими усилиями отстояли Петроград от "Дикой дивизии", являвшейся ударной силой корниловцев, правительство стало содействовать созданию крупных мусульманских воинских частей — полков, дивизий, корпусов. 15 сентября Генштаб сообщил, что новый военный министр А.И. Верховский дал принципиальное согласие мусульманам на комплектование из них одной дивизии. Главковерх Керенский по соглашению с военным министром приказал формировать в Казани запасной мусульманский батальон для пополнения полка в одной из дивизий. 17 сентября в прессе появилось сообщение о том, что согласно приказу в тех гарнизонах Казанского военного округа, где имеется достаточное количество солдат-мусульман, надлежит выделить их в мусульманские роты на общих основаниях и по возможности назначать офицеров из мусульман.

   19 сентября начальник штаба главковерха Н.Н. Духонин телеграфировал из Ставки Керенскому, что понимает "вопрос о формировании мусульманской дивизии только как известную уступку политическим партиям. Необходимости в оперативном отношении иметь мусульманскую дивизию нет никакой, во всяком случае, эта мера не послужит к усилению мощи армии". Тем не менее он сообщал, что для выбора подходящей дивизии на европейском театре боевых действий были запрошены фронты, какая из дивизий по её составу больше подходила бы для этого.

   23 сентября из аппарата главковерха сообщили, что, помимо запасного мусульманского батальона в Казани, дальнейшее формирование национальных частей главковерх признал ненужным.

   Через несколько дней начальник Генштаба В.В. Марушевский телеграфировал в Ставку Духонину, что необходимо создать мусульманские части в Казани, Уфе и Симферополе, с тем чтобы они пополняли три дивизии, расположенные в Казанской, Уфимской и Таврической губерниях, а ввиду "настроения мусульман на местах скорейшее формирование указанных запасных частей вызывается настойчивой необходимостью".

   В своей речи на Демократическом совещании 17 сентября 1917 года офицер-моряк У.Токумбетов основное внимание уделил вопросу повышения боеспособности российской армии. Он подчёркивал, что "только национальная армия, когда командный состав близок по духу и по крови к солдатской массе, когда он сроднится с родной солдатской массой, только так реформированный командный состав может заслужить доверие солдат, только так национализированная армия способна спасти родину от дальнейшего развала и распада. Только национализированная армия, объединяющая командный состав и солдатскую массу, способна вывести Россию из тупика, в котором она сейчас находится. Не иллюзией, не праздной фантазией была наша попытка создать национально-мусульманские полки, а государственно полезная идея и государственная необходимость… К сожалению, до сих пор… мы встречали только препятствия и нигде не встречали сочувствия. Только теперь, кажется, уже с новыми веяниями и обстановкой, когда в прежних приёмах возврата мощи армии изверились, теперь в лице нового военного министра тов.Верховского, кажется, встречаем сочувствие и уже принципиально разрешена возможность сформирования национальных полков путём выделения их из армии".

   4 октября 1917 года по всей стране был объявлен как "день солдата-мусульманина". Поскольку на этот же день приходилось празднование первого дня мухаррама (первого месяца мусульманского календаря), то имам мечети в Ташкенте обратился ко всем официальным лицам с просьбой освободить в этот день военнослужащих-мусульман для исполнения ими религиозных обязанностей.

   В Казани 4 октября состоялся парад мусульманских рот гарнизона, в котором участвовали около 1500 человек. Его принимал военный комиссар округа капитан Калинин. Парад, как сообщалось, прошёл образцово, среди мусульманского населения настроение было праздничное.

 В связи с телеграфным сообщением о том, что правительство разрешило создавать мусульманские полки, азербайджанский публицист А. Мамедов-Ахлиев в статье "Национальная мусульманская армия" писал: "Для нас отныне начинается новая эра, и к числу наших национальных праздников нужно прибавить ещё два праздничных дня: день освобождения от царского ига и день декрета об образовании национальной армии".

   Получив это известие, член Особого закавказского комиссариата Временного правительства М. Джафаров направил из Тифлиса военному министру Верховскому телеграмму, в которой говорилось, что мусульмане Закавказья (азербайджанцы) "изъявляют желание" создать пехотную бригаду, артиллерийский дивизион и 2-й конный Татарский полк, чтобы участвовать в "общей защите родины". Отказ в просьбе, отмечал Джафаров, "нанесёт мусульманам крайнюю обиду", они будут считать, что и при данном правительстве являются "пасынками отечества и не пользуются его доверием".

   11 октября Джафарову была направлена телеграмма, в которой говорилось, что главковерх Керенский, ознакомившись с его телеграммой, приказал запросить, "не пожелают ли закавказские мусульмане воспользоваться правом граждан свободной России и присоединиться к общей массе населения России в смысле отбывания всеобщей воинской повинности".

   Через несколько дней Джафаров ответил, что закавказские мусульмане считают для себя обязательным несение всех общегосударственных повинностей наравне с прочими гражданами свободной Российской республики, в том числе отбывание воинской повинности, форма и способ несения которой должны быть определены сообразно бытовым и религиозным их особенностям. Однако в данное время немедленное осуществление такого мероприятия встретило бы массу затруднений по чисто техническим причинам (отсутствие общей переписи населения, точных метрических данных для выяснения призывных возрастов и т.д.). Целесообразнее всего было бы незамедлительно создать новые отдельные добровольческие части, необходимость которых диктуется общегосударственными задачами, тем более что идея эта особенно популярна среди мусульман.

   Такая постановка вопроса более всего отвечала, по мнению Джафарова, условиям времени: "Мы надеемся, что такой способ укомплектования в количественном и качественном отношениях даст блестящие результаты как более отвечающий историческим традициям и бытовым условиям мусульман. Я уверен, что эти войсковые части выполнят с честью свои задачи, являясь лучшим оплотом как для целей обороны, так и правопорядка в стране и укрепления завоеваний великой революции", а "промедление может… быть истолковано как недоверие правительства к мусульманам и может повлечь за собой иное разрешение".

   Революции нужна армия дисциплинированных воинов, писал татарский политик И.Шагиахметов в статье "Мусульманские полки и революция", а мусульмане-солдаты, согласно мнению военных экспертов, сохранили дисциплину и всё необходимое для использования их как вооружённой силы государства. При этом в интересах военного дела желательно взаимное понимание солдат в воинских частях и "наиболее полное единство духа". Но этим условиям не отвечают сотни тысяч мусульман-солдат, плохо знающих русский язык и распылённых по армиям. Нет никакого преувеличения в его словах: "Если бы мусульмане хотели иметь для себя, и только для себя, опору в своей армии, то они уже давно сами образовали бы эту армию, ибо для этого достаточно было бы одного лишь простого распоряжения мусульманских центров. Но мусульмане всегда исходили в своей политике из революционной государственной точки зрения".

   Мусульманизация армии казалась привлекательной как для национальных лидеров, так и для солдат. Тот факт, что боевой дух и воинская дисциплина воинов-мусульман были относительно устойчивыми, пытались использовать российские военные и политики самых различных ориентаций.

   10 октября на заседании Временного совета Российской республики военный министр Верховский, касаясь вопроса о национальных войсках, сказал, что помимо существующих польских частей в настоящее время "фактически осуществляется уже создание частей — украинских, эстонских, грузинских, татарских… Это даст возможность держать людей, вместе живших, в войсках, вместе же с этим точно так же поднять боеспособность армии". Мусульманская армия стала нужна Временному правительству в качестве собственной опоры.

   В общей сложности, по подсчётам Т.Н.Шевякова, "национализации" были подвергнуты 53 пехотных и стрелковых дивизии, 6 кавалерийских дивизий, 3 отдельных пехотных и 5 отдельных кавалерийских полков и множество вспомогательных и технических частей. Таким образом, мусульманскими стали примерно 16 процентов всех "национализированных" пехотных и стрелковых дивизий и 20 процентов кавалерийских частей.

   Среди мусульман народами, стремящимися к образованию отдельных частей, являются главным образом татары и башкиры, телеграфировал начальник Генштаба Марушевский в Ставку Духонину. Как эти, так и другие тюркские народы объединены общностью религии, которая у них, подчёркивает генерал, является "главным и сильнейшим связующим началом". На его взгляд, "розни и стремления к обособлению среди мусульманских народностей не замечается, а, напротив, наблюдается сильное стремление к слиянию на почве общности интересов. Все наиболее авторитетные мусульманские организации, какими являются Всероссийский мусульманский совет и Всероссийское мусульманское военное шуро (совет — С.И.), носят общенациональный характер и, как показывает самое их наименование, ставят задачей объединение мусульман без различия народности… В соответствии с изложеннным Генштаб, мусульманизируя первоначально три пехотных запасных полка в Казани, Уфе и Симферополе, не нашёл возможным разделить мусульман-воинов на отдельные народности, что только усложнило бы неизбежную ныне работу по национализации воинских частей".

   Со своей стороны Всероссийский мусульманский военный шуро (ВМВШ) отмечал: "...Нет сомнений, что выделение войсковых частей по национальному признаку, что предвещено декретом о самоопределении народностей, производится без грубых нарушений, так сказать, безболезненно, как технически, так и морально. И боевая мощь армии, уровень её сознания от этого вовсе не пострадают. Напротив, нужно надеяться на подъём и усиление этих качеств". Позднее мусульманизация вооружённых сил продолжилась, но при Советской власти возникли новые проблемы.

   17-18 ноября 1917 года в Ставку поступили сведения о том, что тюркских солдат всех фронтов сильно беспокоит замедление решения вопроса о формировании новых мусульманских частей.

   19 ноября на фронты было отправлено телеграфное сообщение о том, что Духонин приказал немедленно приступить к формированию стрелкового мусульманского корпуса из добровольцев-мусульман Северного, Западного, Юго-Западного и Румынского фронтов. Сообщая об этом, находившийся при Ставке комиссар ВМВШ завершил свою телеграмму так: "Это — начало новой жизни в истории мусульман России". Духонин же, отстранённый от своей должности большевиками, видимо, надеялся, что данный замысел создания мощного мусульманского воинского соединения поможет в борьбе против них.

   Замысел создания мусульманского корпуса на Румынском фронте стал быстро воплощаться в жизнь. По решению ВМВШ была разработана форма офицеров и солдат-мусульман. Предлагалась комбинация эмблем общемусульманских и татарских (полумесяц со звездой, лук и стрелы — эмблема Золотой Орды). Офицеры корпуса, который официально именовался "1-м армейским имени Чингисхана мусульманским корпусом", должны были носить такую эмблему: на голубом поле натянутый лук со стрелой. Был сочинён гимн корпуса.

   По оценке историка И.Р. Тагирова, создание мусульманского корпуса на Румынском фронте было санкционировано военными органами Советской власти с условием признания её и полного подчинения. Создание корпуса шло медленно, так как солдаты не хотели вступать в него и зачастую загонялись туда силой. Из-за запрета создавать солдатские комитеты корпус, направленный против Советской власти, сравнительно легко распался под ударами советских революционных войск.

   После Октябрьского переворота с назначением верховным главнокомандующим Н.В. Крыленко в результате того, что имевшийся Польский корпус встал в оппозицию к новому командованию, а ВМВШ вёл "небольшевистскую тактику и программу", "национализация" армии была запрещена. Отделение Украины и обособление Румынского фронта поставили 1-й Мусульманский корпус, штаб которого расположился в городе Яссы, "вне влияния российской политики". Дружественные отношения Рады и ВМВШ способствовали "внешнему благополучию корпуса", который получил из расформированных частей 144 лёгкие пушки, 24 гаубичные мортиры, броневики, аэропланы и огромные денежные суммы. В Яссах начали сосредоточиваться мусульманские воины Румынского и Юго-Западного фронтов; аналогичное распоряжение было сделано и на другие фронты, но главковерх Крыленко этому воспрепятствовал. Несмотря на войну с Украиной, корпус, в котором было много офицеров и до 20 тысяч солдат, сохранил нейтралитет в отношении Советской России.

   Процесс мусульманизации армии как части её общей "национализации" различными большевистскими политиками понимался по-разному. Т.Н. Шевяков пишет, что Крыленко целиком и полностью поддержал идею "национализации" армии, поскольку большевики видели в этом превосходный инструмент для уничтожения организма старой армии. Большевистский переворот, как отмечал ВМВШ, на первых порах препятствовал мусульманизации армии. Крыленко "стал что-то подозревать", начал ставить всевозможные условия вплоть до втягивания мусульман-солдат в гражданскую войну. Он заявил, что мусульманизация армии "есть контрреволюционный шаг", ибо она была начата ещё при Духонине. ВМВШ пришлось направить Крыленко и Сталину телеграмму, в которой было выражено недовольство "разжалованием 30-миллионного мусульманства и его рабочих и крестьян в серой шинели в контрреволюционеры".

   После этого Крыленко подтвердил приказ Духонина, а затем приказал формировать мусульманский корпус на Румынском фронте в составе трёх дивизий. И.В. Сталин как глава Наркомнаца рассчитывал привлечь тюркских воинов на свою сторону. 15 ноября он подписал распоряжение по вопросу, как сказано в документе, "национализации" армии. В нём указывалось, что "допускается свободная группировка воинов по национальному признаку в пределах той или иной военной единицы", но "это не должно быть смешиваемо с самовольным уходом на родину выделившихся таким образом групп, каковой уход недопустим в условиях войны без согласия на то общего военного органа".

   На вопрос Крыленко, как поступить с национальными формированиями, в том числе с мусульманскими, Л.Д.Троцкий, согласно опубликованным телеграфным переговорам, ответил, что не следует чинить никаких политических препятствий формированию национальных полков, а ставить только те ограничения, которые вытекают из обстановки на фронте. Кроме того, с ними следует установить прочную связь через "энергичных и тактичных" комиссаров, а также незамедлительно перевести на языки народов все декреты, воззвания и приказы новой власти.

   28 ноября последовал приказ № 12 главковерха Крыленко. В нём было сказано, что "формирование национальных полков признаётся неотъемлемым правом каждой из национальностей, населяющих территорию Российской республики, поскольку воля этой национальности выражена каким-либо органом демократии, правильно избранным и отражающим большинство трудовых масс данной национальности, что формирование национальных полков может иметь место только при условии проведения в их внутреннем строе тех же принципов, на которых перестраивается в последнее время и русская революционная армия, что точка зрения нейтралитета данной национальности по отношению (к) внутренней борьбе политических партий в России допущена быть не может, так как интересы трудовых масс всех национальностей совершенно одинаковы. Исходя из вышеуказанных положений, предлагаю всякое новое формирование национальных полков допускать всякий раз только после референдума выделяемых частей, только на указанных выше демократических основаниях и каждый раз в связи со стратегической обстановкой на данном участке фронта".

   Когда 2 декабря 1917 года Крыленко телеграфировал в ВМВШ, что в дополнение к приказу от 19 ноября мусульманский корпус может формироваться при соблюдении условий, изложенных в приказе №12, ВМВШ ответил: "На основании призыва СНК к мусульманам и лозунга Советов о самоопределении народов, Всероссийский мусульманский военный шуро как верховный орган более миллиона воинов-мусульман считает, что образование армии по национальному признаку не встретит препятствий у русской революционной демократии. Касаясь порядков управления и внутренней жизни в мусульманских частях, шуро считает, что ни русская демократия и ни правительство не могут диктовать мусульманам условия внутренней жизни в войсковых частях… Устройство внутренней жизни будет определено особыми уставами, выработанными Всероссийским советом солдатских мусульманских депутатов".

   5 декабря нарком по военным делам Н.И. Подвойский приказал "впредь до особого распоряжения не допускать в силу технических и стратегических условий национализацию частей". 7 декабря в Совете народных комиссаров была принята телеграмма от председателя комитета воинов-мусульман Западного фронта Сарбунина, который просил "сделать распоряжение о немедленном создании ясного и категорического приказа по фронту о выделении воинов-мусульман для пополнения 1-го Мусульманского стрелкового корпуса, формируемого в Крыму, и к окончанию работ по мусульманизации 50-го корпуса".

   В результате того, что главком Западного фронта задерживал исполнение приказа главковерха №12, от воинов-мусульман ежедневно поступали телеграммы следующего содержания: съезд воинов-мусульман 1-го Сибирского армейского корпуса "решительно требует немедленного объявления приказа… главковерха о формировании 1-го Мусульманского стрелкового корпуса и разрешения приступить на местах к осуществлению указанного приказа, задержка может вызвать нежелательные осложнения в армии и самовольные оставления своих постов"; мусульмане 10-й армии "требуют принять решительные шаги по формированию первого мусульманского корпуса. Запись желающих служить уже идёт"; 2-й мусульманский съезд 3-й армии просил о скорейшем проведении в жизнь формирования мускорпуса, несмотря ни на какие препятствия. Воины-мусульмане этой армии "заявляют, что дальнейшее замедление утверждения приказа заставит их самовольно уйти".

   С подобными требованиями, по свидетельству Сарбунина, беспрерывно прибывали делегаты воинов-мусульман с фронта, которых "удавалось обнадёживать" тем, что их требования будут в скором времени удовлетворены. Сарбунин подчеркнул, однако, что "дальнейшее промедление приведёт к самовольному оставлению окопов и всяким другим нежелательным последствиям", устранить которые комитет считает себя не в силе.

   9 декабря Крыленко телеграфирует председателю мусульманского комитета Западного фронта Сарбунину, что "ввиду сообщённого вами согласия Мусульманского военного шуро формировать Мусульманский корпус (на) основах, изложенных (в) приказе моём армиям (от) 28 ноября №12", он утверждает те распоряжения о формировании корпуса, которые содержатся в телеграмме Духонина от 19 ноября. Разрешённое этой телеграммой выделение с каждого из фронтов, кроме Кавказского, по 7 тысяч мусульман "даёт возможность желающим мусульманам перейти (в) свои национальные части, ввиду чего предполагавшаяся ранее мусульманизация двух дивизий (в) настоящее время, казалось бы, не представляется необходимой, (к) тому же мусульманизация 75-й и 77-й дивизий ввиду ожидаемой (в) скором времени демобилизации создаст мусульманские части лишь на короткий срок, так как эти дивизии являются второочередными и при демобилизации будут расформированы".

   13 декабря 1917 года в комитет воинов-мусульман Западного фронта прибыли представители от полков, дивизий, корпусов и армий с требованием немедленного объявления телеграммы верховного главнокомандующего Крыленко от 9 декабря в приказе по фронту и немедленного формирования 1-го Мусульманского стрелкового корпуса. Комитет воинов-мусульман Западного фронта в своей телеграмме от 14 декабря сообщал, что настроение 70 тысяч мусульман Западного фронта, созданное задержкой формирования мусульманского корпуса, таково, что фронтовой мускомитет "принуждён будет считать себя в будущем безответственным" за последствия. Но Крыленко не уступал.

   В декабре 1917 года существовали 4 фронтовых, 13 армейских, 12 окружных, 98 гарнизонных, более 150 дивизионных, а всего около 300 мусульманских комитетов. Не было ни одной армии и ни одного округа, где не действовали бы мусульманские комитеты; дивизий и гарнизонов без мусульманских организаций оставалось очень мало. Кроме того, возникли не предусмотренные 1-м Всероссийским мусульманским военным съездом (Казань, июль 1917 года) фронтовые комитеты. Было начато формирование мусульманских кавалерийских и артиллерийских частей. Разбросанные по всей стране тюркские солдаты смогли сплотиться, создав многочисленные спаянные между собой организации, которые стремились к тому, чтобы все тюрки служили в своих национальных частях и чтобы в перспективе мусульмане Российской республики служили в своей "национальной армии".

   "На всех фронтах и в тылу солдаты-мусульмане разваливающейся царской армии, — писал позднее Мирсаид Султан-Галиев, — стягиваются в отдельные мусульманские части". Созданное ВМВШ "мусульманское национальное войско" включало 20 тысяч человек в Казани, 15 тысяч в Уфе, 12 тысяч в Оренбурге, 10 тысяч в других городах Поволжья.

   Общая численность всех существовавших тогда в стране подобных формирований в историографии не подсчитана, но она была значительной. К концу 1917 года существовали, по сведениям ВМВШ, следующие тюркско-мусульманские части: Татарский полк, два Крымских конных полка, Мусульманский стрелковый корпус на румынском фронте, 1-й стрелковый мусульманский полк в Оренбурге, 2-й мусульманский запасной полк (144-й) в Уфе, Текинские полки. Кроме того, были несколько отдельных эскадронов и многочисленные роты и батальоны. Заканчивалось переформирование 95-го пехотного запасного полка в Казани, 32-го пехотного запасного полка в Симферополе (вместе с упомянутыми выше двумя Крымскими конными полками в них насчитывалось 6 тысяч человек) и двух дивизий на фронте. Была начата мусульманизация по одному полку в Москве и в Елисаветполе (так назывался в 1804-1918 годах город Гянджа в Азербайджане. — Ред.).

   В конце ноября численность крымскотатарских войск в Крыму составляла около 7 тысяч человек, из которых примерно треть были на конях. Эти войска (два кавалерийских и один пехотный полки) постоянно пополнялись возвращавшимися с фронта и из плена татарскими солдатами. В декабре 1917 года была сформирована татарская конная бригада в составе двух конных полков. Небезызвестный факт — полковая песня Крымского конного полка содержала такие строки:

Лихое племя Чингисхана, пришельцы дальней стороны, Заветам чести и Корана мы до сих пор ещё верны.

   Тюркские солдаты 128-й и 129-й пехотных дивизий, расположенных в районе Петрограда, в двадцатых числах декабря решили организовать 1-й Финляндский стрелковый мусульманский полк (численностью 3 тысячи) в составе трёх батальонов. В Гельсингфорсе, где действовал Исполнительный комитет солдат и матросов-мусульман, и в Выборге для этого были собраны около двух тысяч аскеров (так называли воинов-мусульман).

   В Петрограде формирование отдельного мусульманского сводно-гвардейского батальона началось после того, как 17 декабря наркомвоен Подвойский дал согласие на это с условием, что в его состав могли войти только те солдаты из мусульман, которые "дадут обещание подчиниться Советской власти и поддерживать её". В течение второй половины декабря 1917 года эта часть, которая обязалась всецело руководствоваться декретами СНК, была сформирована. В начале января 1918 года мусульманский батальон в Петрограде развёртывался в мусульманский гвардейский полк.

   Тюркские солдаты Московского гарнизона в начале декабря потребовали сформировать в Москве мусульманский пехотный полк, что было поддержано командующим войсками Московского военного округа Н.И.Мураловым. Этот вопрос был рассмотрен на заседании коллегии Совнаркома по военным делам 20 декабря 1917 года. В результате в Москве к началу января 1918 года такой полк был сформирован.

   На территории Закавказья в декабре 1917 года стали формироваться несколько национальных корпусов, в том числе мусульманский (из азербайджанцев). 27 декабря Крыленко телеграфировал начальнику штаба Кавказского фронта, что разрешает "укомплектовать мусульманами Закавказья полки из числа самовольно бросивших фронт по расчёту не выше двухдивизионного корпуса с тем, чтобы самая мусульманизация полков проводилась постепенно один за другим"…

   В условиях революционного 1917 года противоборствующие политические силы нуждались в устойчивых военных формированиях и потому пытались опереться на мусульман, рассчитывая, что их легче, чем других, "сориентировать" в обстановке. Политики пытались разыграть "мусульманскую карту" в своих интересах, отодвигая реальные устремления тюркских солдат на задний план. А те верили, что в обновлённой России они обретут достойное место. Можно определённо сказать, что в значительной части мусульманизация армии снизу была продиктована стремлением защитить свои народы, тем самым укрепляя и российскую власть, российскую государственность. В такой своеобразной форме российские тюркские воины фактически проявили своё понимание патриотизма и поддержали "диалог" со славянами в экстремальных условиях Первой мировой войны и революции 1917 года.

Примечания:

{1} Кручинский А. Очерки русской политики на окраинах. Ч.1. Баку, 1919. С.186-187.

{2} Брешко-Брешковский Н.Н. "Дикая дивизия". Роман. Рига, 1920.

{3} Тагиров И.Р., Валеев Р.К. Общественно-политическая жизнь в первой четверти ХХ века. // Материалы по истории татарского народа. Казань, 1995. С.406.

Сайт-источник: http://www.august-1914.ru/ishakov2.html