Кто на ваш взгляд наиболее значимый музыкант, композитор среди татар?

Кто на ваш взгляд наиболее значимый музыкант, композитор среди татар? Ответ аргументируйте. Не стал включать представителей татарской эстрады, так как их очень много и для них отдельный топик создавать надо.

• Алсу — певица
• Азат Аббасов — оперный певец, лирико-драматический тенор, Народный артист СССР
• Бари Алибасов — продюсер
• Альберт Асадуллин — певец
• София Губайдулина — композитор (отец татарин)
• Ренат Ибрагимов — певец
• Зуля Камалова — австралийская певица, лауреат многочисленных конкурсов фольклорной музыки

• Рустем Хайрутдинов — российско-британский пианист
• Авзал Хайрутдинов — виолончелист и педагог, участник Великой Отечественной Войны, отец Рустема и Халиды Хайрутдиновых
• Халида Хайрутдинова — российско-американская пианистка
• Назиб Жиганов — композитор и педагог, народный артист СССР
• Рустем Яхин — композитор, автор гимна РТ
• Дениз Бедретдин — финский музыкант, основатель группы «Башкарма»
• Бату Алкара — певица, участница группы «Башкарма»
• Радик Яруллин — певец и музыкант, клавишник диджей центра татарской молодёжи «Ак Барс», известен под именем DJ Радик
• Юрий Шевчук – российский рок-музыкант, основатель и лидер ДДТ (по матери татарин) 

Татары Идель-Урала потребовали независимости от России

Татары Идель-Урала потребовали
независимости от России

Татарская партия национальной независимости «Иттифак» призвала к борьбе за государственную независимость и выходу из состава Российской Федерации. Об этом сказано в официальном заявлении партии по случаю 456-й годовщины взятия Иваном Грозным Казани, которое было передано в редакцию КЦ.

«В 21 веке Российская империя, собравшись всеми последними силами, опять набросилась на татар, поставив перед собой цель уничтожить нас, как нацию. По всей России закрываются татарские школы, а в оставшихся татарский язык не преподается; российские тюрьмы переполнены мусульманами-татарами; наши соотечественники вынуждены жить в радиационных зонах; у татарского народа в этой стране нет никаких прав», — сказано в заявлении.

«В таких условиях у нас остается только два выхода — поднять народ на борьбу за независимость и, построив собственное татарское государство, начать жить по своим законам, или превратиться в русских и прекратить существование, как самостоятельная нация. Мы, татары, должны выбрать первый путь — это жизнь, борьба и победа! Правда на нашей стороне!», — считают авторы документа.

В нем также говорится, что татарский народ, беря за основу освободительную борьбу, длящуюся 456 лет и унесшую жизни миллионов татарских шахидов, Декларацию о Государственном Суверенитете, принятую 30 августа 1990 года парламентом республики Татарстан, и подкрепленную результатами народного референдума 1992 года, «заявляет о своем праве на самоопределение и провозглашении независимого татарского государства».

«Иттифак» настаивает на том, что международное сообщество, признавшее государственную независимость Косово, и Российская Федерация, признавшая Абхазию и Южную Осетию, «должны признать независимость Республики Татарстан».

«Татарский народ имеет полное право жить в своем, независимом государстве! Татары, где бы они не проживали, должны выступить с обращением о признании государственной независимости Татарстана!», — призывают татары Идель-Урала.

Напомним, что ранее о желании «выйти из состава РФ» заявили промосковская оппозиционная группировка в Ингушетии (Имарат Кавказ) и Башкортостана (Южный Урал).

19 сентября текст «Обращение к татарской нации» Фаузии Байрамовой, председателя татарской партии национальной независимости «Иттифак», члена исполкома Всемирного конгресса татар, был опубликован в русскоязычной казанской газете «Звезда Поволжья».

Обращение приурочено к приближающейся 456-й годовщине захвата Казани войсками Ивана Грозного и пронизано требованиями признания государственной независимости Татарстана.

«Международное сообщество, признавшее государственную независимость Косова и Российская Федерация, признавшая Абхазию и Южную Осетию, — говорится в обращении, — должны признать независимость Республики Татарстан».

«Целых 456 лет татарский народ вынужден был жить под пятой колонизатора», — заявляет Фаузия Байрамова и призывает отмечать 15 октября, день взятия Казани, «не плачем и скорбью, а громогласными требованиями независимости».

Ранее свои требования к России признать независимость Татарстана предъявил через New York Times Татарский общественный центр.

«Впервые в своей новейшей истории Россия признала независимость края, населенного её гражданами (Абхазия, Южная Осетия — КЦ). Теперь Россия утратила моральное право не признавать нас», — заявил главный редактор казанской оппозиционной газеты «Звезда Поволжья» Рашит Ахметов американскому корреспонденту.

сайт-источник: http://uch-cool.narod.ru/idel-ural2.html

Татары: проблемы истории и языка

ЗАКИЕВ М. З.

Татары: проблемы истории и языка

§ 12. В развитии татарского народно-разговорного языка можно наметить три известных нам исторических периода.

Первый — это период относительно самостоятельного развития языков двух основных языконесущих компонентов волжских татар — булгар и мишарей. Начало его относится к скифо-гуннским временам (VIII в. до н. э. — VI в. н. э.) и к биарско(билярско)-булгарской эпохе (VII—XII вв.).

Со времени создания Волжско-Булгарского государства булгары начали консолидировать аборигенные и пришлые тюркоязычные племена кыпчак (сакалиба), суас, суасла мари, суар, бигер (биар, биляр), аскылы, темтуз, бесермен,чалматы, буртас, саба куле, апаас, каепыч и др., а также некоторую часть финно-угорских племен под названиями чирмеш (черемисы), ар (удмурты), мукшы (мокши-мордва) и др.

Исходя из некоторого незначительного сходства языка волжско-булгарскойэпиграфии с чувашским, некоторые ученые пришли к выводу о чувашском характере волжско-булгарского языка, а далее и протобулгарского языка (т. е. языка булгар Великой Булгарии у берегов Азовского моря), и хазарского, и гуннского. Но современные отечественные и зарубежные исследования показали, что, во-первых, в таком большом регионе, как Северный Кавказ, Нижнее Поволжье, Подонье, где обитали гунны, хазары и протобулгары, языки которых по историческим сведениям были почти одинаковыми, никаких следов языка чувашского типа не сохранилось, во-вторых, языки гуннский и хазарский, следовательно, и протобулгарский носили не чувашский, а общетюркский характер. Об этом уверенно и доказательно писал еще в 1947 г. А. Зайончковский [Кононов А. Н., 1982, 204]. На основе фронтального анализа всего имеющегося фактического и теоретического материала американский ученый П.-Б. Голден в своем двухтомном труде о хазарах, изданном в Венгрии в 1980 г., неопровержимо доказывает обычнотюркоязычность хазар. Если верить арабскому историку Ибн Русте (X в.), который утверждал: «Язык болгар сходен с языком хазар», и другим подобным сообщениям его современников, то приходится признать, что булгарский язык (в том числе и волжско-булгарский) был языком общетюркским. Об этом же говорят фонетические, грамматические и лексические особенности языка булгарской эпиграфии в целом. Булгары сами составляли часть кыпчаков-сакалиба. Ибн Фадлан царя Алмаса Шилки называет царем кыпчаков-сакалиба, по-видимому, он был из племени булгар, поэтому государство затем называлось булгарским.

Вывод о том, что булгары и кыпчаки (половцы) говорили на одном и том же языке подтверждается и сообщением владимирского князя Всеволода. В 1183 году он направил киевскому князю Святославу следующее послание:

«Отче и брате, се болгары соседи наши, народ — безбожный, суть вельмы богаты и сильны ныне прищед по Волге и Оке,якожы и конми с великим войском множе городы разорили, людей бесчисленно пленили, которым я один противиться не могу… Половцев же призывать не хочу, ибо они с болгары язык и род един, опасаясь от них измены, ниже хочу, чтоб они, за моею саблею пленников набрав, ко вреду Русской земли усиливались. Того ради прошу тебя, да пришлешь мне в помочь достаточное войско, сколько сам заблагоразсудишь» [Татищев В. Н., 1976, 128].

Всеволоду мы обязаны верить, ибо он в такой ответственной политической обстановке не имел права ошибаться в языковом единстве булгар и кыпчаков, которых в этом регионе представляли мишари. Кроме всего этого, еще в XI в. МахмудКашгари — ученый-лингвист (а не просто очевидец) — твердо верил вобычнотюркоязычность булгар, в языке которых он не отмечает ни одного случая ротацизма. Такое разительное отличие, если бы оно существовало, не осталось бы незамеченным. Наоборот, Кашгари пишет о том, что в языке булгар применение звука «з» было обычным явлением.

Что касается чувашеподобного языка булгарской эпиграфики второго стиля, то приходится признать, что эти эпитафии изготовлены специалистами этого дела — чувашами-мусульманами. После принятия ими булгарского языка в XIV в. эпитафии счувашеподобным языком больше не изготавливаются.

Как уже было отмечено выше, следы мишарей (мещеров), живших вперемежку с другими племенами на огромной территории Восточной Европы, наблюдаются примерно в VII—V вв. до н. э. (акациры, агадиры Геродота), конкретно по среднему течению Оки — со II века н. э. Арабские и персидские историки IX—X веков многократно писали о том, что мишари и башкиры имеют один и тот же язык, следовательно, в это время мишари были тюркоязычными. Если учесть то, что до Х века мишари ни с какими другими тюрками (татарами, как утверждают некоторые) общаться не могли, то приходится признать несостоятельность теории об изначальной финно-угроязычности мишарей. Мишари с самого начала былитюркоязычными, об этом говорит и этимология этнонима мишар. По результатам многих исследований, мишарский язык был весьма близок к кыпчакскому, образцы которого сохранились, начиная с ХIII века в многоязычном словаре «Китаб-имеджму-у терджуман тюрки ве гаджеми ве моголи ве фарси», в «КодексеКуманикусе» (XIV в.) и т. д.

В первый период развития татарского народно-разговорного языка формируются все основные дошедшие до нас черты биляро-булгарского имишарского языков, которые затем стали основными диалектами одного волжско-татарского языка. Но не следует думать, что булгарский и мишарский языки тогда не оказывали друг на друга влияния. Предки мишарей еще до прихода булгар обитали в этих краях, по мнению ученых, они входили в состав населения Булгарского государства. Наличие же их как особого племени на территории Казанского ханства в истории отражено следующим образом:

«Упоминание летописца об участии можар, как особого племени, в битве их с казанцами и потом его же упоминание о послах от можар к русскому царю наряду с послами от других племен, входивших в состав Казанского царства, указывает на значительную численность этого племени на территории бывшего Казанского царства даже во время его падения» [Можаровский А. Ф., 1884, 18].

Как следует из этого свидетельства, мишари еще не считали себя одной народностью с казанцами, по-видимому, тогда еще не созрели условия для их консолидации в одну этноязыковую единицу. Кроме того, большая часть мишарей вообще не входила в состав населения ни Булгарского, ни Казанского ханства. Следовательно, языки булгар и мишарей тогда еще не составляли один общий народно-разговорный язык.

Второй период развития народно-разговорного языка, который продолжается с XVI в. до середины XX в., характеризуется тем, что в результате присоединения Казанского ханства к Русскому государству на огромной территории происходит смешение казанцев (предков носителей среднего диалекта) и поволжских кыпчаков (половцев), т. е. мишарей. Этому способствовало то, что в результате переселения многих казанцев с территории Казанского ханства и мишарей в восточные районы и самостоятельного их передвижения в регионе Поволжья и Приуралья образуются смешанные селения. В них создаются условия для тесного общения булгар-казанцев, мишарей, нередко и местных тюркоязычных народностей — башкир и предков современных сибирских татар. В результате этих процессов у волжских татар, в отличие от других народов, еще до появления капиталистических отношений складывается сельский общенародный разговорный язык, т. е. сельское койне, который вобрал в себя наиболее общие черты основных диалектов. В связи с развитием капиталистических отношений в промышленных центрах — в городах Казани, Уфе, Екатеринбурге, Перми, Оренбурге, Уральске, Троицке, Челябинске, куда стекались в качестве рабочих сельские жители — представители различных татарских диалектов, формируется и татарское городское койне. На основе сельского и городского койне в этот период образуется и волжско-татарский литературный язык, который начинает оказывать влияние на народно-разговорный язык населения.

Начало третьего периода развития татарского народно-разговорного языка относится к середине XX в. Этот период отличается от предыдущего тем, что народно-разговорный язык испытывает очень сильное влияние одностороннего татарско-русского двуязычия. Появляется и получает определенное распространение смешанный с русским языком вариант разговорной речи, который не может не оказывать некоторого влияния и на литературные нормы. Однако в этот период литературные нормы так прочно установились во всех основных стилях, что они, оказывая постоянное влияние на народно-разговорный язык, сдерживают его резкое изменение в сторону смешения с языком межнационального общения.

§ 13. Татарский язык состоит из двух активных (среднего и западного), одного пассивного (восточного) диалектов (Об этих диалектах и их говорах подробно говорится в статье «Волжско-татарский язык», см. с. 290.).

§ 14. Современный татарский литературный язык свою нормативность унаследовал от старотатарского письменного литературного языка, который восходит к общему для основных тюркских языков старотюркскому письменному языку. Последний, в свою очередь, берет свое начало от древнетюркского письменного языка. Некоторые ученые выдвигают гипотезу о наличии еще более раннегописьменно-литературного языка — хуннского времени (до V в. н. э.), однако он не оставил каких-либо письменных памятников [Баскаков Н. А., 1973, 137]. Лишь в 1993 году А. Мухаммадиев открыл целый пласт текстов, написанных в I—IV вв. европейскими гуннами.

Древнетюркский литературный язык (VI—IX вв.), представленный в памятниках на древнетюркском руническом письме, имел уже некоторую стилистическую дифференцированность, нормированность и наддиалектный характер, поэтому отвечал всем требованиям литературного языка. Так, наибольшая стилистическая законченность, качества высокого стиля присущи орхонским памятникам: надписям Кюль-Тегину и Бильге Кагану, Тонью-куку, Моюн-Чуру, Кули-Чуру и Онгинской, язык которых называется еще древнеогузским. Строго нормированный язык орхонских надписей выполнял функции аристократического литературного языка. Что касается енисейских надписей, язык которых по-другому называется древнекиргизским (сложился в Киргизском каганате), то они зафиксировали в основном поминальный стиль. Надписи из Алтая, содержащие представления бытового порядка, тяготеют к обиходному стилю. Языком рунических надписей, как единым, наддиалектным и общепонятным, пользовались различные тюркские племена и союзы племен — огузы, уйгуры, киргизы, кыпчаки и др. [Тенишев Э. Р., 1979, 81—82].

К древнетюркскому общему письменному литературному языку относят и древнеуйгурский литературный язык, который сложился в начале IX в. в Уйгурском каганате. Он представлен в памятниках религиозного (буддийского, манихейского и христианского) содержания. Кроме рунического алфавита, уйгуры пользовались согдийским и адаптированным его вариантом (называемым уйгурским), манихейским и брахми шрифтами. Древнеуйгурский вариант древнетюркского литературного языка был хорошо известен другим тюркоязычным народностям и был использован при формировании вариантов старотюркского литературного языка.

Старотюркский литературный язык, который по-другому называется литературным «тюрки», также был общим для основных тюркоязычных племен и народностей. Как общий литературный язык он функционировал в Х—XIV вв. в так называемую среднетюркскую эпоху. Поскольку литературный «тюрки» обслуживал локально разобщенный контингент тюркоязычных народов, он выступал в нескольких локально-временных вариантах.

Первый по времени старотюркский язык — это караханидско-уйгурский(хаканский, буграханский) литературный язык. Он сформировался к XI в. на территории Караханидского государства с культурными и политическими центрами вКашгаре и Баласагуне. От караханидского периода сохранились поэмы «Кутадгубилиг» Юсуфа Баласагунского, «Атабат ал-хакаик» Ахмеда Югнаки, «Дивану лугат-ит-тюрк» Махмуда Кашгари и комментарий к Корану, из которого опубликован сюжет о семи спящих отроках «Асхаб ал-кахф». Караханидско-уйгурский язык впитал в себя основные нормативные особенности древнеуйгурского языка. Уйгурское влияние сказывалось также в употреблении, наряду с арабским, и уйгурского алфавита. Так, некоторые списки «Кутадгу билиг» и «Атабат ал-хакаик» переписаны уйгурским шрифтом [Тенишев Э. Р., 1979, 83]. Все позднейшие варианты «тюрки» развивались уже под влиянием литературного языка караханидов.

Караханидский литературный «тюрки» задолго до монгольского нашествия локализовался в двух основных вариантах в Мавераннахре и Хорезме.Мавераннахрский вариант в послемонгольскую эпоху вобрал в себя огузские и кыпчакские элементы и по названию улуса Чагатая стал именоваться чагатайским литературным «тюрки». Его диалектная основа характеризовалась уже смешением основных карлукских черт с огузскими и кыпчакскими. Памятниками чагатайского языка считаются арабо-персидско-тюркско-монгольский словарь «Мукаддимат-ал-адаб», «Равнак-ал-Ислам» и сочинения поэтов Саккаки, Лутфи, Иусуфа Амири и др. На основе чагатайского варианта старотюркского языка затем формировались староузбекский и староуйгурский литературные языки.

Второй вариант караханидского «тюрки» — это хорезмско-булгарско-тюркский литературный язык, который формировался на основе применениякараханидских литературных норм огузами (в Хорезме) и кыпчаками (в Волжской Булгарии).

Хорезмско-булгарско-тюркский вариант «тюрки», который еще сохранял некоторые карлукско-уйгурские черты, в процессе применения в Хорезме и Булгарии приобрел новые огузско-кыпчакские особенности и послужил основой для двух последующих локально-временных вариантов, которые могли бы быть названы:

1) сельджукским (огузским) с памятниками: «Чарх-наме» Ахмеда Факиха, стихи Джелалетдина Руми, «Ребаб-наме» Султана Веледа, собрание стихов ШаййадаХаман и анонимная книга эпических сказаний огузов «Китаб-и Деде Коркуд», датируемые XIII—XIV вв. Этот вариант «тюрки» послужил в дальнейшем основой для староосманского литературного языка, которым пользовались позже турки и крымские татары; затем — основой староазербайджанского и старотуркменскогоязыков;

2) джучидским, или золотоордынским, или поволжским, с двумя еле заметными разновидностями: а) восточной с огузо-кыпчакскими особенностями (памятники: «Диван-и Хикмат» Ахмеда Есеви», «Нахдж ал-фарадис» Махмуда ибн Али, «Хусрау ва Ширин» Кутба, «Муин ал-Мурид» Шайха Шариф-Ходжа, «Кысас ал-анбийа» Насираддина Рабгузи и др.); б) западной с кыпчакскими особенностями, иногда называемой языком западнозолотоордынским или поволжско-тюркским имамлюкско-египетским (памятники: «Кысса-и Юсеф» Кул Гали, «Мухаббат-наме» Хорезми, «Гулистан бит турки» Саифа ас-Сараи и анонимные «Мифтах ал-адль» и «Мерадж-наме» и др.). Установлено, что все эти произведения пользовались популярностью и у населения Волжской Булгарии, некоторые из авторов имели тесные связи с городом Булгаром. Кроме того, джучидский вариант «тюрки» нашел некоторое отражение в жалованных актах Джучиева Улуса. Несмотря на то, что эти акты хронологически выходят за пределы среднетюркского периода — созданы в XIV— XVI вв., язык их представляет канцелярско-деловой стиль старотюркского языка. Вместе с тем нельзя не отметить его близость к канцелярско-деловому стилюстаротатарского языка. Джучидский вариант старотюркского языка лег затем в основу старотатарских литературных норм.

Старотюркский письменный литературный язык, несмотря на наличие нескольких его вариантов, был общим для всех тюрков, живших в Караханидскомгосударстве, Волжской Булгарии, в сельджукском объединении, Золотой Орде, ДештиКыпчаке, мамлюкском окружении в Египте и т. д. Общий (смешанный, наддиалектный) характер этого языка объясняется объективными причинами. Во-первых, основные тюркские языки необычайно близки между собой. Во-вторых, общности вариантов языка «тюрки» способствовали и особенности арабского письма, в котором, как известно, система гласных не находила полного отражения в графике, и поэтому одно и то же слово в различных регионах читалось по-разному (отсюда и неправомерность транслитерации памятников общего старотюркского языка на основе языковых особенностей лишь какого-нибудь одного современного региона). В-третьих, общий характер «тюрки» обеспечивался обилием (иногда до 80 %) арабо-персидских лексических заимствований, которые составляли своеобразный «интернациональный» фонд и в одинаковой степени были понятны (или непонятны) почти во всех тюркоязычных регионах.

В XV—XVI вв. в составе сформировавшихся ранее более крупных народностей в результате их феодальной раздробленности усиливается процесс выделения отдельных тюркоязычных народностей с их отличающимися друг от друга народно-разговорными языками. Однако в условиях феодального общества еще не возникает общественная потребность в массовом письменном применении народных языковых норм. Круг грамотных людей и сфера функционирования письменного языка по сравнению с прошлым расширяется весьма незначительно. Применение на письме доступной народной речи продолжает считаться недостойным и даже греховным. Несмотря на формирование отдельных народностей со своим собственным народным разговорным языком, господствующий класс считает более приемлемым и целесообразным применение на письме малодоступного народу общего старотюркского письменного языка. Однако использование его отдельными народностями приводит, естественно, к тому, что он с течением времени и в какой-то степени все же начинает обогащаться за счет локальных особенностей народно-разговорного языка. Таким образом, в XV—XVI вв. образуются различные Локальные варианты старотюркского литературного языка, получившие впоследствии соответствующие наименования: староузбекский, староуйгурский, староосманский,староазербайджанский, старотатарский и т. д. «Эти отдельные тюркские письменные литературные языки д силу вышеуказанных причин по всем показателям были ближе друг к другу, нежели к соответствующим народно-разговорным языкам» [Закиев М. З., 1975, 10].

Старотатарский литературный язык начинает складываться в XV в. в результате применения старого общего «тюрки», особенно его джучидскоговарианта (связанного с ареалом улуса Джучи), в народно-языковом окружении Поволжья и Приуралья. Он служил литературным средством общения казанцев в Казанском ханстве, астраханцев в Астраханском ханстве, мишарей, т. е. приокскихкыпчаков, «башкиров, отчасти казахов и киргизов» [Баскаков Н. А., 1973, 143], позже через казанских татар (казанцев и мишарей) обслуживал и сибирских татар.

Старотатарский литературный язык активно функционировал до II половины XIX в. в различных сферах общественной жизни. Поэтому он с современной точки зрения имел жанрово-стилистические варианты: художественный, научно-популярный, канцелярско-деловой, эпистолярный; в то время различали три стиля этого языка: высокий, средний, низкий. На старотатарском языке написаны поэмыМухамедьяра «Тухфа-и Мердан» и «Нур-ы Содур» (XVI в.), стихи Мауля Кулыя (XVII вв.), Утыза Имяни (XVIII в.), Г. Чокрыя, Хибатуллы Салихова (начало XIX в.) и др.; исторические сочинения: «Камигъ эт-таварих» Кадыра Али-Бека (начало XVII в.), анонимный сборник «Давтар-и Чингиз-наме» (конец XVII в.), «Таварих-и Булгария»Хисаметдина бин Шарафутдин Булгари-Муслими (конец XVIII — начало XIX в.), второе одноименное сочинение «Таварих-и Булгария» Таджетдина Ялчигула (начало XIX в.) и татарские шаджара, описание путешествия Исмагила Бекмухамметова в Индию (II половина XVIII в.) и многие другие.

В отличие от других старотюркских языков старотатарский язык применялся не только среди тюркоязычных народов, он также служил посредником в межгосударственных сношениях России с восточными странами, а также в делах управления тюркоязычными народами внутри страны. Поэтому в целях подготовки чиновников для такой деятельности начиная с XVII в. в русских учебных заведениях вводится преподавание старотатарского языка. В русской государственной службе он применялся не только в устном виде, но и в письменном. Сохранилась масса деловых государственных бумаг на этом языке. Более или менее изученными среди них являются документы так называемого пугачевского цикла и актовые материалы XV—XIX вв. [Старотатарская деловая письменность, 1981].

Таким образом, старотатарский литературный язык был вполне зрелым полифункциональным средством письменного общения, он оказывал существенное влияние на становление норм татарского национального литературного языка.

Во II половине XIX в. стремление татарского народа к развитию капиталистического производства породило необходимость в получении трудящимися начальной грамоты на родном языке. Появилась общественная потребность в понятном народу языке. Прогрессивные деятели того времени, понимавшие потребности общества, начали употреблять в качестве письменного языка общенародный разговорный язык, который тогда реально существовал в виде сельского и городского койне и языка фольклора, приспособив его к обработанным веками нормам старотатарского литературного языка. Во второй половине XIX и в начале XX в. происходит формирование основных стилей национального литературного языка на общенародной основе. Это объясняется тем, что в начале века в результате столыпинских реформ и всеобщего экономического подъема происходит и духовное развитие татарской нации, что было замечено и В. И. Лениным. В 1915—16 годах он обратил внимание на следующие данные: «У казанских татар на 150 человек приходится сейчас 1 мечеть и 1 мулла, у русских и инородцев того же региона 1 священник приходится только на 1500 душ; у первыходна школа на 100 душ обоего пола, у православных — одна на 1500—3000 человек. Распространение книжной и газетной литературы у мусульман-татар относительно еще более высокое» [Ленин В. И., ПСС, Т. 28, 514—515]. При этом необходимо учесть, что такой уровень был достигнут в условиях отсутствия государственных школ для инородцев.

В 1905—1917 годах бурное развитие получает татарская периодическая печать. В городах Петербурге, Москве, Казани, Уфе, Симбирске, Самаре, Оренбурге, Астрахани, Уральске, Екатеринбурге, Троицке, Томске, Тюмени, Семипалатинске и Ташкенте, где компактно проживали татары, издавались татарские газеты и журналы. Сразу же после Октябрьской революции регионы издания татарской печати резко расширяются: к выше перечисленным городам прибавились такие крупные центры, как Омск, Новосибирск, Стерлитамак, Златоуст, Алма-Ата, Бухара, Орск, Пермь, Березники, Харьков, Бугуруслан, Макеевка, Пенза, Донецк, Петропавловск и Нижний Новгород. Чуть позже наладилось издание татарских газет в районных центрах компактного проживания татар в РСФСР. В таких регионах, естественно, функционировали и татарские школы, театры, библиотеки и т. д.

В июне 1920 года была образована Татарская АССР, и ровно через год татарский язык наряду с русским был объявлен государственным языком республики и введен во всех государственных учреждениях как обязательный. В результате не только русский язык укрепляет свои позиции в качестве средства межнационального общения и источника обогащения национальных культур достижениями русской и мировой культуры, но и татарский язык становится предметом изучения даже со стороны русскоязычной части местного населения.

Но, к сожалению, с 30-х годов после провозглашения Сталиным теории о создании безнационального общества права наций и национальных языков начали регламентироваться административными границами и ранжировкой их на общесоюзные (русский язык), союзно-республиканские, автономно-республиканские, автономно-окружные и т.д. Началось искусственное сужение сфер применения национальных языков, постепенно изживалось изучение некоренным населением и приезжим денационализированным «русскоязычным» населением местных языков и духовных традиций. В результате, как и во всех автономных образованиях, в Татарстане получило развитие одностороннее (татарско-русское) двуязычие, которое даже в теории советской социолингвистики признавалось лишь очередной ступенью перехода к одноязычию, т. е. к смене национальных языков русским языком.

В таких условиях интенсивно сужались сферы применения татарского языка. Он в качестве языка преподавания предметов в педагогических училищах и институтах был полностью вытеснен русским языком. На татарском продолжало работать ограниченное количество начальных и средних школ. Он функционирует на национальных филологических, исторических отделениях Казанского и Башкирского университетов, Казанского, Елабужского и Челнинского пединститутов. На нем издается учебно-педагогическая, художественная, научно-педагогическая, научно-популярная литература, выходят газеты и журналы. Поэтому сохранились его основные стили, в некоторой степени они даже обогащались, но катастрофически сокращалось число татар, пользующихся этими стилями литературного языка. Каждое новое поколение татар больше и больше отчуждалось от своего родного языка. Так, к концу 80-х годов мы имеем следующую картину: только 7 процентов детей татар обучались в татарских школах; если в стране издается в среднем 9 экземпляров книг на душу населения (на русском еще больше), то на одного представителя татарской национальности в 1989 году приходится всего 0,7 экз. татарской книги и т. д.

В связи с перестройкой началась борьба за возрождение национального самосознания, национальной культуры и языка. 30 августа 1990 года II сессией Верховного Совета принята Декларация о государственном суверенитете Татарстана, по которой ТАССР преобразуется в ТССР — Республику Татарстан и гарантируется равноправное функционирование татарского и русского языков в качестве государственных, сохранение и развитие языков других национальностей. В настоящее время идет мучительный процесс возрождения функционирования татарского языка хотя бы в основных сферах общественной жизни. Принимаются меры возрождения двустороннего двуязычия; в русских школах Татарии вводится преподавание татарского языка. Делаются попытки возрождения татарских школ, в которых предусматривается улучшение изучения и русского, и одного или двух иностранных языков. На отделениях специальных средних и высших учебных заведений, готовящих кадры для Татарстана, по желанию вводятся занятия по татарскому языку. На предприятиях, в домах культуры начали работать платные и бесплатные кружки по изучению татарского языка.

§ 15. Современный татарский литературный язык существует в двух основных разновидностях: письменной и разговорной, которые по-другому называются письменной и разговорной речью. Они представляют две равноправные формы литературного языка.

Разговорная разновидность (или разговорно-бытовой стиль) литературного языка — это специально заранее не подготовленная, необработанная диалогическая и монологическая речь. Она отличается присущими лишь ей принципами отбора слов, своими синтаксическими конструкциями, порядком слов и интонацией. Литературная разговорная речь применяется обычно людьми, хорошо владеющими литературными нормами родного языка, при их непосредственном, непринужденном и неофициальном общении друг с другом. Кроме того, к разговорной речи относятся публичные устные выступления, доклады, лекции, если они не читаются по письменному тексту или не заучены по нему заранее. Литературная разговорная речь и ее особенности по возможности описываются авторами «Татарской грамматики» наряду с письменной речью.

Как уже было сказано выше, для того чтобы показать историческое развитие нормативности и ее перспективы, а также благотворное взаимовлияние народных и литературных норм в «Татарской грамматике» уделяется внимание и диалектам, просторечию и специальной профессиональной речи. Из диалектов привлечены в основном так называемые активные — средний и западный. Что касается просторечия и профессиональной речи, то здесь необходимо кратко объяснить эти термины.

Просторечие — это звучащая речь тех, кто не приобщился к литературным нормам или владеет ими только частично. В современных условиях развитого татарско-русского двуязычия к просторечию относится прежде всего смешанная татарско-русская речь городских, а отчасти и сельских жителей, не чувствующих тонкостей литературных разговорных норм или просто не обращающих на них внимания. Просторечием можно считать и областные говоры, и профессиональную татарскую речь (врачей, инженеров, химиков, технологов, рабочих какой-либо конкретной отрасли и т. д.), тем более, что они обычно также насыщены русизмами и не всем понятными интернациональными терминами. Просторечие находится за пределами литературного языка, но оно нередко включается в литературные произведения как речь того или иного персонажа. Некоторые элементы такого просторечия становятся настолько привычными, что со временем начинают применяться в авторской речи писателя и входят в норму литературного языка. Для изучения их в учебники включаются даже специальные параграфы. Именно так случилось, например, с присоединительными конструкциями. В 60-х годах они были признаны литературной нормой и в грамматиках появился специальный раздел «Остэлмэлэр» (Присоединительные конструкции). Поэтому для показа перспектив развития нормативности того или иного грамматического явления объектом изучения эпизодически становится и просторечие.

Основной, кодифицированной разновидностью литературного языка выступает письменная речь. К ней относится язык всех произведений — оригинальных или переведенных с другого языка — зафиксированный в печати или предназначенный для печати и специально для этого обработанный автором или редактором.

Из письменной разновидности татарского литературного языка наиболее развитым и всеобъемлющим выступает язык художественных произведений, который называется по-другому литературным стилем. На самобытно-национальной основе развивается и публицистический стиль татарского языка. Несмотря на это, он наиболее подвержен повседневным иноязычным влияниям, некоторые результаты которых затем закрепляются и в литературном языке. Татарский научный стиль применяется главным образом в области филологии, педагогики и культуры. В других науках татарский научный стиль обнаруживается как результат перевода с русского или других языков. Это же можно сказать и об официально-деловом стиле татарского языка, который находит отражение в юридической литературе, постановлениях, протоколах, заявлениях и т. д. Применение этих двух стилей в области непосредственного творчества ограничено, развиваются в основном их переводные варианты — жизненно важные и полноправные, обязательно подчиняющиеся общим нормам литературного языка. Стили литературного языка отличаются друг от друга иногда и специфическим употреблением некоторых грамматических средств. Поэтому описание тех или иных грамматических явлений татарского языка нередко сопровождается указаниями их стилистической и функциональной прикрепленности.

§ 16. В академической «Русской грамматике» 1980 года проблемам нормативности и вариативности уделяется особо важное место. Поскольку она является образцом для составления академической грамматики и татарского литературного языка, авторы татарской грамматики также уделяют им большое внимание. По отношению к высоко развитому национальному литературному языку, говорится в «Русской грамматике», в определенный момент его развития норма определяется как такая социально обусловленная и общественно осознанная система правил, которая представляет собой обязательную реализацию языковых законов. Норма — свидетельство развитости и зрелости языка. Норма регламентируется обществом: носители литературного языка не могут ей не подчиниться. Ни при каких условиях языковая норма не может диктоваться чьей-либо индивидуальной волей, — в том числе и волей лингвистов и писателей: норма — это одно из проявлений законов языка и законы эти существуют объективно. Нарушения нормы остро воспринимаются обществом. Но языковая норма есть категория историческая, т. е. она постоянно претерпевает исторические изменения. В самой норме сосуществуют явления устаревающие, уходящие, ограничивающие сферу своего бытования, и явления новые, развивающиеся. И те, и другие равно принадлежат современной норме, но с течением времени устаревшие выходят за пределы нормы, развивающиеся становятся привычными, появляются совершенно новые для нормы явления. Этот процесс приводит к таким внутриструктурным изменениям, которые почти не заметны современному поколению, но довольно чувствительны для исследователей истории языка. Особенно заметные внутриструктурные сдвиги в нормах происходят из-за внешнеязыковых влияний. Татарский язык испытал сильное влияние арабского, персидского и русского языков. Оно оставило свой отпечаток прежде всего в лексической структуре татарского языка, которая располагает значительным количеством арабских, персидских, русских (а также и западноевропейских — интернациональных) заимствований. Русские (и интернациональные, которые проникают через русский) заимствования имеют большой удельный вес в научной, технической, промышленной и строительной лексике. В последние годы круг применения русизмов интенсивно расширялся, сейчас они употребляются во всех сферах жизни. В процессе возрождения татарского языка некоторые русские заимствования заменяются старыми арабскими словами. К внутриструктурным сдвигам в области фонетики, обусловленным внешнеязыковыми контактами, можно отнести появление вместе с заимствованными словами в свое время звука h как результат влияния персидского языка, звуков щ (щи, плащ), в, о (вагон), э, е (элеватор), ы (сыр) из русского языка и звуков ц (тс), ч (тч), привнесенных из мишарского диалекта и активизированных под влиянием русского языка. Названные языки повлияли и на некоторые нормы грамматической структуры татарского языка. Так, союзы как часть речи, следовательно, и однородные члены с союзами, а также и союзные сложносочиненные и сложноподчиненные предложения формировались под сильным влиянием арабского, персидского и русского языков. Вместе с заимствованными словами в татарские литературные нормы постепенно входят элементы категории рода имен существительных и словообразовательные аффиксы. Такие процессы также включаются в сферу грамматического описания для решения проблем исторических сдвигов в нормах и взаимных связей — грамматики и звукового строя языка, грамматики и лексики, грамматики и общеязыковой стилистики.

§ 17. Необходимо сказать несколько слов и о татарской грамматике. Прежде всего, надо иметь в виду, что термин «грамматика» имеет два значения: грамматикой называются и грамматический строй языка и наука о грамматическом строе. Точно также и термины «фонетика», «словообразование», «морфология», «синтаксис» применяются для обозначения соответствующих уровней языка и раздела или учения, посвященного этому уровню. О татарской грамматике, т. е. о грамматической структуре, пойдет речь в соответствующих разделах книги. Здесь, во введении, необходимо дать общие сведения о татарской грамматике как науке.

Татарская грамматика как целостная система знаний о различных сторонах татарской грамматической структуры долгие годы включала в себя как подсистемы морфологию и синтаксис. Вследствие того, что морфологическая и словообразовательная структуры татарского языка не стали предметом глубокого научного и системного изучения, словообразование и морфология находились в диффузном состоянии, и в соответствующих учебных пособиях словообразование преподносилось не как система, а в виде разрозненных сведений в разделах, посвященных некоторым частям речи. В первой академической грамматике 1969 г. оно также растворилось в разделах морфологии. После монографического, системного изучения проблем татарского словообразования стало возможным выделение в татарской грамматике уже пяти подсистем: морфемики, морфонологии, словообразования, морфологии и синтаксиса. Однако из-за отсутствия системного исследования сквозных проблем морфологии некоторую аморфность,разнопозиционность описания ее не удалось преодолеть и в этой академической грамматике.

Словообразование как бы соединяет проблемы лексикологии и грамматики. Сам процесс словообразования, с одной стороны, является одним из путей обогащения лексического состава языка, с другой — относится к грамматике, ибо имеет дело с системой структуры слова. Словообразование — это учение о системе строения производных слов по присущим языку отвлеченным образцам, моделям.

Морфология — это учение о системе изменения слов как представителей грамматических классов — частей речи; о системе самих этих классов и свойственных им грамматических категорий (форм и значений); о системе лексико-грамматических разрядов внутри частей речи.

Синтаксис — это учение о системе строения речи в целом. Сюда входят и учение об абстрактных, отвлеченных моделях основной единицы речи — предложения, и учение о связях слов в предложении, предложений — в речи (в тексте), и учение о порядке расположения слов в предложении.

Учение о звуковой организации языка в систему грамматики не входит. Но поскольку звуковая организация языка своими единицами и правилами их сочетаемости обращена ко всем сторонам грамматического строя, постольку в книгу, представляющую академическую грамматику татарского языка, по образцу грамматик русского и других языков, включены и фонетика, фонология, морфонология и просодия (акцентология).

Научное описание грамматического строя связано с грамматическими категориями, которые представляют собой единство формы и значения. К грамматическим формам, т. е. к формальной стороне грамматических категорий, относятся морфемы, служебные слова, порядок слов и предложений, акцент или способ произношения (просодия). К внутренней стороне грамматической категории относятся абстрактные значения, которые присущи определенным формам при выражении ими любого конкретного содержания, при применении этих форм в любой функции. Грамматические значения грамматических форм — это абстрактные отношения между реальными явлениями, принимающими участие в процессе общения, как отношение говорящего субъекта к слушателю, к содержанию речи, к обстановке или ко времени сообщения, отношение исполнителя процесса к объекту, отношение содержания речи к действительности и т. д.

В этой книге описание грамматических категорий строится в основном «от формы к значению». Если допущен отход от этого принципа, то это сделано в угоду традиции. В таких случаях в конце раздела дается специальный параграф, в котором принцип «от формы к значению» восстанавливается.

Из кн.: М. З. Закиев. Татары: проблемы истории и языка - Казань, 1995 г.

Историк, философ и просветитель Шигабутдин Марджани

Шиһабетдин Мәрдҗәни

Историк, философ и просветитель Шигабутдин Марджани
(1818-1889)

По материалам книги

М.Х.Юсупов

Шигабутдин Марджани как историк

---

Татарское книжное издательство, Казань, 1981

---

Главы: 1. Бухара 2. Самарканд 3. Казань

    Шигабутдин ибн Багаутдин ибн Субхан ибн Абд-ал-Карим ал-Казани ал-Марджани родился по новому стилю 16 января 1818 г. в селе Ябынчи нынешнего Арского района Татарской АССР.

    Приведем некоторые сведения из родословной Ш. Марджани, так как в те времена судьбы людей в большинстве случаев если не решались, то во многом определялись их происхождением, принадлежностью к тем или иным социальным кругам.

    Корни его родословной берут свое начало от деревни Марджан, чем и об'ясняется его прозвище - тахаллус ал-Марджани. Дед Ш. Марджани - Субхан ибн Абд-ал-Карим, уроженец деревни Чаки ал-Кубра (ныне Арский район ТАССР), был довольно просвещенным человеком своей эпохи. Он длительное время являлся имамом (настоятелем мечети) и мударрисом (учителем медресе) села Хусна, находящегося недалеко от Арска. Выдержав соответствующие экзамены у оренбургского муфтия ал-Бурундуки, он по указу получил должность муллы и мударриса. Ш. Марджани отмечает, что это был первый официальный указ, оформленный на русском языке и датированный 1811 г.

    Отец Ш. Марджани - Багаутдин ибн Субхан родился в январе 1787 г. в деревне Чаки ал-Кубра. Он юношей уезжает в Бухару и устраивается в медресе "Турсуния", общается с просвещенными людьми, много читает классиков Востока-Хафиза, Саади, Навои, Физули и других. Несмотря на уговоры эмира Бухары Хайдара ибн Магсума, который, желая оставить его в Бухаре, сулил ему то должность преподавателя, то прельщал карьерой судьи, Багаутдин, проучившись в Бухаре 12 лет, в 1814 г. возвращается на родину и начинает преподавать в деревне Ябынчи. В 1821 г. получив официальный указ на право продолжить свою прежнюю деятельность, он переезжает в деревню Ташкичу, где и остается до своей смерти.

    Дед и отец Ш. Марджани обладали большими познаниями в области истории, любили рассказывать о различных событиях минувшего. Ш. Марджани с детства с большой охотой слушал эти рассказы и, вполне вероятно, что интерес к истории сложился у мальчика уже тогда, так как биографы отмечают его увлечение историей с ранних лет.

    Большая сосредоточенность, необычайная в ребенке сила воли выделяли его среди остальных детей в семье. Рано лишившись матери, будущий ученый воспитывался в довольно суровой обстановке. По всей вероятности, между властным отцом и сыном происходило немало стычек. Положение усугублялось тем, что мальчик рос под надзором мачехи. От нее Ш. Марджани немало доставалось. Во всяком случае, своих учеников он впоследствии не раз предупреждал: "Детей своих никогда не бейте! Особенно остерегайтесь бить по голове! Я в детстве натерпелся немало".

    Начальное образование Ш. Марджани получил в медресе своего отца, в деревне Ташкичу. Это медресе в свое время было довольно известным в Казанском крае. Не случайно Абдуссалям ибн Урай, учитель Батырши, стоявшего во главе освободительного движения татаро-башкирских крестьян в XVIII в., был мударрисом этого медресе. Историк А. П. Чулошников, сообщает этот факт, ссылаясь на "Мустафад ал-ахбар...", и указывает, что в этой школе происходило "уже усовершенствование и углубление" знаний Батырши. Как отмечает Марджани, в этой школе учениками Абдуссаляма были написаны и переписаны немало оригинальных книг, в том числе и по истории.

    Ш. Марджани не ограничивался изучением предметов, преподаваемых в медресе, он часто засиживался в домашней библиотеке, прилагая немалые усилия для понимания арабских и персидских книг.

    Склонность серьезно размышлять о прочитанном, стремление выяснить истинное положение вещей замечается у Ш. Марджани с юношеских лет. Так, биографы отмечают, что уже в 15 лет он задавал учителям такие вопросы, ответить на которые было далеко не просто. В поисках удовлетворительного ответа он читает произведения различных авторов и, обнаруживая расхождения в толковании одних и тех же положений, стремится доискаться истины. Исследователи отмечают у него критическое отношение к первоисточникам уже с ранних лет.

    С 17 лет Ш. Марджани принимает участие в преподавании в медресе своего отца и, будучи неудовлетворенным учебником по морфологии персидского языка, сам берется за его составление.

    В эти же годы он проявляет интерес к исследованию древностей, читает надписи на надмогильных камнях, находящихся невдалеке от родной деревни.

    Бухара. По сложившейся традиции медресе г. Бухары в первой половине XIX века в силу отсутствия у татар светских учебных заведений являлись своеобразными "лицеями" и "благородными пансионами" для детей более или менее зажиточных татар. И, естественно, родители Ш. Марджани, желая продолжить образование сына, в 1838 году отправили его с попутным торговым караваном на учебу в Бухару.

    Это путешествие, длившееся около семи месяцев, помогло ему познакомиться с жизнью различных народов, расширило в какой-то мере кругозор будущего уче-ного. Впоследствии, он говорил своим ученикам, что географию начал изучать по пути в Бухару.

    Чтобы четко понять условия, в которых формировалось мировоззрение историка, нелишне будет привести некоторые сведения из истории социально-политической и культурной жизни эпохи региона - Средней Азии.

    После распада империи Тимура в Средней Азии не существовало единого централизованного государства. Здесь были три ханства: Бухарское - в бассейне реки Зеравшан, Хивинское - в нижнем течении реки Амударьи, а в конце XVIII века в Ферганской долине образовалось третье ханство - Кокандское, под властью которого оказался Ташкент, бывший до того самостоятельным городом-государством.

    Все три среднеазиатских ханства были экономически отсталыми феодальными государствами. Во главе их стояли эмиры, которые пользовались неограниченными правами по отношению к управляемому ими населению.

    "Феодалы присваивали не только прибавочный, но и необходимый продукт труда дехкан, что в сочетании с эксплуатацией последних ростовщическим капиталом пагубно отражалось на сельском хозяйстве и ремесленном производстве ханства.

    ...Характерной особенностью местной обстановки были острейшие межфеодальные раздоры, постоянные войны между Хивой и Бухарой, Бухарой и Кокандом, между ханами и эмирами, с одной стороны, правителями крупных владений, стремившихся к разделению, - с другой".

    Но вместе с тем на территории Средней Азии искони существовали крупные книгохранилища, основанные еще до арабского завоевания. "В Бухаре, например, - отмечает известный знаток рукописей А. А. Семенов, - с начала XV в. существовала большая библиотека общественного пользования, основанная известным шейхом Мухаммедом Парса (умер в 1419 г.). Она заключала множество рукописей разнообразного содержания, среди них было немало драгоценных по своей древности и редкости". "Рукописи продавались,- продолжает А. А. Семенов,- во всех городах Средней Азии, но самые обширные книготорговли были в Бухаре и Карши, где на базарах существовали специальные ряды продавцов рукописей и печатных изданий. Здесь у книготорговцев можно было найти немало рукописей, высокохудожественно оформленных, украшенных чудесными миниатюрами, рукописи разнообразного сочинения и различных эпох".

    Значение этих рукописей было огромно, так как "помимо памятников письменности местного происхождения существовало огромное количество рукописей иноземного происхождения: из Аравии и Египта, из Турции и Ирана, из Афганистана и Индии, из Кашгара и Поволжья. Оживленные торговые, политические и религиозные связи со всеми этими странами весьма способствовали притоку в Среднюю Азию самой разнообразной литературы. При этом нередко случалось, что именно в Средней Азии оказывались списки совершенно уникальные, нигде больше не встречающиеся или собственноручно переписанные разными знаменитостями не только в области литературы и истории, но и в области восточной каллиграфии".

    С приездом в Бухару в декабре 1838 г. Ш. Марджани начинает получать уроки у одного из самых уважаемых мударрисов города - мирзы Салиха ал-Ходжанди, впоследствии о котором он вспоминал с большой благодарностью.

    На наш взгляд, было бы ошибочно идеализировать общую атмосферу Бухары той поры, в которой было немало косного и затхлого, где даже во второй половине XIX века эмиры вершили суд и расправу по собственному произволу и всегда в пользу ханской казны. Венгерский путешественник А. Вамбери свидетельствует: "Шпионы эмира проникают даже в святилища семейств и горе тому, кто провинился в несоблюдении религиозных форм или против власти эмира".

    Точно так же невозможно не видеть, что в среде ученых кругов было немало людей, по-настоящему преданных своему делу, собирателей редких книг, влюбленных в историческую науку. В Бухаре Ш. Марджани близко познакомился с крупным ученым - Хусаином ибн Му-хаммед ал-Кирмани ал-Каргали, который имел библиотеку, богатую историческими сочинениями.

    Были также такие ученые как, например, Абд ал-Мумин Узбак ал-Афшанчи, который разделял взгляды предшественника Ш. Марджани - Габдулнасыра Курсави и находился в оппозиции к порядкам, царившим в учебных заведениях Бухары.

    Но чем глубже Ш. Марджани погружался в традиционные схоластические "науки", преподаваемые в бухарских медресе, тем острее в нем росло недовольство учебной программой, в которой вообще не отводилось места светским наукам. Хотя Ш. Марджани и ставил перед своими мударрисами вопрос о необходимости некоторой реформы преподавания, успеха он не добился. Поэтому в последующем все свое внимание он уделял самообразованию.

    В Бухаре Ш. Марджани обосновался при медресе "Кукельташ" и "Мирараб", но занятия посещал редко, в основном самостоятельно занимался в библиотеках.

    В библиотеках Бухары он знакомился с трудами таких авторов, как Джалал ад-дин ал-Дувани (1426- 1501), Абу Хамид Мухаммед ал-Газали (1059-1111), Мухи ад-дин ибн Араби (1165-1240), которые почитались в то время как непререкаемые авторитеты в области мусульманской философии и права, логики и теоретического богословия. Интерес к этим средневековым авторитетам богословия был у Ш. Марджани не случайным, так как "богословие представляло собой "наивысшее обобщение" социальной практики человека средневековья, оно давало общезначимую знаковую систему, в терминах которой члены феодального общества осознавали себя и свой мир и находили его обоснование и об'яснение". К тому же он в эти годы был искренне убежден, что многие беды, отсталость его нации об'ясняются тем, что мировоззрение народа путаное, а экономический, социальный и политический упадок - следствие несоблюдения требований шариата. Поэтому в начале своей деятельности он много внимания уделял рассмотрению теологических и общемировоззренческих проблем. Причем в конкретной исторической обстановке жизни татарского народа в середине XIX в. рассмотрение этих проблем в том аспекте, в каком оно было осуществлено Ш. Марджани, имело определенную об'ективную значимость. Позже, уже в Казани, подвергая аргументированной критике позиции своих противников, Ш. Марджани высказал ряд ценных идей. Впоследствии, когда эти идеи нашли отражение в его книгах, он так же, как и Ибн Халдун и европейские мыслители, для обоснования независимости светских наук проводил разграничение между религией и той частью содержания священных книг, которая не имела отношения к религиозно-нравственным вопросам. Например, в его труде "Назурат ал-хак..." имеется отдельный раздел "Религия не опровергает философию", где доказывается, что такие науки, как философия, логика, заслуживают того, чтобы им уделяли большое внимание, и они прежде всего имеют право на существование.

    Первые два-три года жизни на чужбине не были особо плодотворными. Будущий историк был далеко не в восторге ни от системы образования в Бухаре, ни от общей атмосферы в ханстве, он отдавал предпочтение Самарканду как центру науки и культуры. Это подчеркивают лица, с которыми Ш. Марджани вместе жил и учился. Ш. Марджани говорил, что если бы он не встретил в Бухаре такого человека, как Низам ад-Дин ал-Ил-хами, влюбленного в математику, то его бухарский период жизни можно было бы считать бесполезным.

    Косность, рутина, консерватизм, подчас элементарное невежество и фанатизм духовных лиц были слишком очевидны. С одной стороны, он восхищался прошлым величием культуры народов Средней Азии времен Сама-нидов, высоко ценил духовное богатство библиотек, с другой стороны, близкое соприкосновение с жизнью феодального общества, с его кричащими противоречиями, с угнетением и бесправным положением большинства населения не могло не разочаровать такого тонкого наблюдателя, каким был Ш. Марджани.

    Как бы усиленно ни занимался Ш. Марджани в библиотеках, он не мог уединиться настолько, чтобы не заметить окружающей его гнетущей и мертвящей все живое обстановки и не задуматься над смыслам происходящего. Уже после возвращения в Казань в своем письме Фаизханову, давая оценку учебной системе Бухары, он отмечает бесполезность штудирования в течение полугода различных комментариев и комментариев к комментариям. Он писал: "Спрашивается, как можно охватить все это? Допустим охватили, а как запомнить? Допустим, и запомнили. Но в конечном счете какая польза от всего этого?". Следует отметить, что характеристика, данная Ш. Марджани системе обучения в Бухаре, полностью совпадает с определением другого ученого - Чокана Валиханова, который охарактеризовал Бухару, как "притон, вертеп ханжей-улемов, ишанов-серебряников, спорящих в продолжение нескольких лет только о внешних атрибутах веры".

    Необходимо отметить, что в первой половине XIX века в России, где получил первоначальное образование Ш. Марджани, процесс разложения феодального общества шел быстрым темпом, в жизнь всех народов Казанского края все сильнее проникали товарно-денежные, капиталистические отношения. Крепли буржуазные экономические связи, на заводах и фабриках значительно расширялось применение машин, страна вступала в эпоху промышленного переворота, рос рынок, развивалось сельское хозяйство.

    А в Средней Азии, где продолжал свое образование будущий ученый, феодальные отношения оставались нетронутыми. К тому же кровопролитные войны, уносившие десятки тысяч человеческих жизней, феодальная раздробленность, оторванность от мирового рынка - эти и многие аналогичные факторы препятствовали экономическому развитию региона.

    Ш. Марджани как продукт определенной социальной эпохи не мог не заметить многих проявлений патриархальщины в феодальной жизни Бухары той поры. И это, естественно, нашло отражение в его трудах, написанных уже в Средней Азии.

    Так, в своем первом произведении "Ал'ам абна ад-дахр би ахвал ахл ма вара ан-нахр" "Извещение сынов эпохи о положении жителей Мавераннахра" будущий историк наряду с описанием положения жителей осуждает фанатизм мусульман Средней Азии, в особенности Бухары, показывает низкий уровень преподавания, когда вместо занятий историей, философией, математикой и естественными науками ученики годами изучают богословские предметы, штудируют никчемные комментарии и субкомментарии. Опасаясь тех гонений, которые испытал на себе его предшественник Курсави, Ш. Марджани просил распространить это произведение лишь после своего от'езда из Бухары. И в других произведениях он критиковал нераспорядительность чиновников и произвол эмира, по чьей вине, по его мнению, некоторые библиотеки пришли в негодность.

    В этой связи следует отметить, что Ф. Энгельс, как известно, подчеркивал: "...восточное господство несовместимо с капиталистическим обществом; нажитая прибавочная стоимость ничем не гарантирована от хищных рук сатрапов и пашей; отсутствует первое основное условие буржуазной предпринимательской деятельности - безопасность личности купца и его собственности".

    Самарканд. Плодотворным во всех отношениях был самаркандский период жизни Ш. Марджани, где он учился в считавшемся лучшим в то время медресе "Ширдар". Как и в Бухаре, он занимался в библиотеках, чередуя свои занятия переписыванием книг и преподаванием, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Как свидетельствует отрывок из письма Багаутдина к своему сыну, Ш. Марджани от родителей получал небольшую помощь.

    В библиотеках Самарканда будущий историк знакомился с трудами Ал-Фараби (ок. 870-950), Ибн Сины (ок. 980-1037), Ал-Бируни (973-1048), Ибн Рошда (1126-1198) и делал из них выписки, а также увлекался изучением наследия таких выдающихся поэтов Востока, как Абу ал-Касим Фирдоуси (984-1020), Омар Хайям (ок. 1040-1123), Муслихиддин Саади (1184-1291), Алишер Навои (1441-1501), от произведений которых веяло духом рационализма и гуманизма.

    В своих исторических трудах Ш. Марджани очень высоко отзывался об этих ученых и поэтах Средней Азии. Например, в его "Мукаддима..." имеются интересные сведения об Ибн Сине, Ал-Фараби, Ал-Бируни, Насред-дине ат-Туси и др., а в "Вафийат ал-аслаф...", где материал расположен по системе некролога, автор дал довольно подробные биографии и творческие портреты этих ученых и поэтов.

    Из "Вафийат ал-аслаф..." явствует, что научно-философская мысль среднеазиатских народов опиралась не только на древнегреческую мудрость, ставшую доступной благодаря интенсивным переводам, но и на доисламскую теолого-философскую традицию, восходящую к дуалистической космологии Авесты.

    Известно, что произведения вышеперечисленных авторов оказали существенное влияние на формирование мировоззрения предшественника Ш. Марджани - Курсави. К этому же наследию приобщился и Ш. Марджани, читая древние книги и общаясь с наиболее одаренными и трезво мыслящими учеными своего времени.

    Рассматривая формирование идейных истоков мировоззрения Ш. Марджани в среднеазиатский период его жизни, необходимо учитывать, что мусульмане ознакомились с греческими науками не прямым, как Европа в эпоху Возрождения, а косвенным путем, через сирийские переводы. Начиная с четвертого века труды греческих философов и их неоплатонических комментаторов, астрономов, врачей и натуралистов переводились на сирийский язык. В результате сложных и противоречивых воздействий возникла особая восточная ветвь эллинистической мысли в философии.

    Один из величайших мыслителей Средней Азии ал-Фараби, по происхождению тюрк из Фараба (в нынешнем Казахстане), специально приехал в Дамаск (где и умер в 950 г.), чтобы ближе познакомиться с сирийскими переводчиками и комментаторами трудов Аристотеля.

    Всякое новое достижение быстро доходило до всех уголков мусульманского мира. Оживленные торговые, политические и религиозные связи с Сирией и другими странами способствовали притоку переводческой литературы в Среднюю Азию, а оттуда - позднее - на берега Волги. "Некоторые караваны из Бухары везли не только алмазы и жемчуга, восточные шелка, сладости и благовония; в тюках, навьюченных на верблюдов, преодолевали расстояния рукописи и книги, то есть духовная пища".

    Об этом красноречиво свидетельствует также наличие многочисленных, переписанных татарскими переписчиками, списков известного трактата по логике "Исаго-ги" ("Введение в категорию Аристотеля") Порфирия, ученика александрийской школы неоплатонизма Плотина из Ликополя в Египте (III в.), которые автор настоящих строк неоднократно находил и описал во время археографических экспедиций на территории Татарии. Эти рукописные сочинения встречаются как под названием "Китаб ал-исагуджи", так и под названием "Китаб ал-катагуриас, однако они оба берут свои истоки от более позднего источника, а именно - от "Китаб аби наср ал-фараби фи-л-мантик". Популярность этого трактата и факт его переписки татарскими переписчиками отмечали также исследователи поступивших в центральные рукописные хранилища страны татарских рукописей.

    Чтение этой литературы оказывало существенное влияние на формирование Ш. Марджани, во многом определило его подход к мировоззренческим проблемам. Например, в своем труде "Мукаддима...", материал для которого был собран им в Средней Азии, Ш. Марджани обстоятельно разбирал взгляды Аристотеля, Платона, Пифагора, Эвклида, Фалеса, Сократа и других античных философов и дал им свою оценку. Он также подробно описывал, как в аббасидскую эпоху греческая наука стала достоянием арабов и явилась базой становления их философии, медицины и астрономии.

    Ш. Марджани показывал вклад других народов в арабскую культуру. Он приводил имена переводчиков с греческого, персидского, индийского и набатейского языков на арабский, посредством которых арабы приобщались к достижениям культуры завоеванных народов.

    Разумеется, в настоящее время советский читатель может ознакомиться с этими сведениями через сочинения И. Ю. Крачковского, В. В. Бартольда, X. А. Р. Гибба и других. Они как бы стали уже прописными истинами. Но не следует забывать, что ученый писал об этом более чем 100 лет тому назад, значительно предвосхитив этих востоковедов. Причем будущий ученый уже в эти годы являлся не беспристрастным регистратором событий и фактов, а как строгий критик выражал свои симпатии и антипатии той или иной философской системе и их представителям. Например, подробно изложив, как заимствованные от греков и других народов науки были расширены и углублены учеными из Средней Азии, в частности "вто-рымучителем" Абу-Наср ал-Фараби и Абу Али Ибн Сина, Ш. Марджани устами такого беспристрастного автора, как Мухаммед ибн Абд ал-Карим аш-Шахра-стани (1086-1153), говорит: "Поскольку самый признанный народом ученый Абу Али Хусейн ибн Абдулла ибн Сина и его путь принят народом и взгляд его близок к истине, я решил изложить сливки его мыслей из его книг его собственными, словами, а путями и взглядами остальных (ученых - М.Ю.) решил пренебречь".

    "Среди мусульманских ученых, тот, кто полностью освоил труды Аристотеля,- это, несомненно, Ибн Сина,- продолжает Ш. Марджани,- это он показал в своих сочинениях "аш-Шифа" ("Книга исцеления"), "ан-Наджат" ("Книга спасения"), "ал-Ишарат" ("Книга указаний"). Причем во многих вопросах он пошел против Аристотеля, написал на него комментарии. Мусульманские ученые совершенствовали науки, оставшиеся им от греков".

    Содержание "Мукаддима..." Ш. Марджани, где древнегреческой культуре и иранской культуре периода Сасанидов отводится примерно одинаковая роль, показывает, что научно-философская мысль средневекового Востока не только освоила, но и критически переработала духовное наследие прошлого, дополнила его собственной интерпретацией, оригинальными идеями и создала на этой базе новую, исторически самобытную и внутренне цельную теоретическую систему.

    Таким образом, все передовое по тому времени наследие, которым овладел Ш. Марджани, помогло ему правильно оценить своего предшественника Курсави.

    В Бухаре близкое к эмиру ортодоксальное духовенство города старалось предать забвению имя его предшественника, чтение трудов которого считалось преступлением. С трудом раздобыв в Бухаре сочинения Курсави и внимательно ознакомившись с ними, Ш. Марджани понял, что истина на стороне Курсави. Отношение Ш. Марджани к последнему хорошо видно из его примечаний, сделанных в 1846 г. в конце переписанной им же самим книги Курсави, где он называет своего предшественника "поклонником истины".

    В "Мустафад ал-ахбар..." и "Вафийат ал-аслаф..." историк дал творческий портрет своего смелого соотечественника, отмечая, что Курсави отказался слепо следовать традициям и наставлениям предков. Марджани также подчеркивал его заслуги и завидное гражданское мужество.

    Например, опираясь на свидетельства своих соотечественников, современников Курсави, получивших образование в Бухаре, а также на основании сведений таких своих наставников, как Абу Сайд ибн Абдулхай ас-Самарканди и другие, Ш. Марджани с присущей ему образностью и прямотой отмечал, что "мелла Абу-Наср (Курсави - М. Ю.) покинул Бухару, посадив всех так называемых ученых в "лужу".

    С целью популяризации диалектических взглядов своего предшественника Ш. Марджани еще в Бухаре написал труд "Танбих абна ал-аср аля танзих анба Абу ан-Наср" ("Предупреждение сыновей эпохи беспристрастными известиями Абу Насра").

    Примечателен такой факт, характеризующий эволюцию взглядов ученого. В начале своего пребывания в Бухаре в декабре 1841 г. об авторе многочисленных книг, популярных среди казанского духовенства, Сауде ад-Дине Масуде ибн Умаре ат-Тафтазани (1322-1389) Ш. Марджани отзывается как о непререкаемом авторитете. А в конце своего пребывания в Средней Азии он начинает смотреть на него как на обыкновенного сочинителя-компилятора. Более того, когда уже в Казани некоторые осуждали Курсави за то, что тот осмелился подвергнуть критике ат-Тафтазани, Ш. Марджани с гневом заявил: "Странно, что наше общество не верит в свои силы, не верит, что кто-то из нынешних ученых по силе своего ума может сравняться с прежними учеными... Что же касается Абу Насра ал-Курсави, он и в богословии, и в умопостигаемых науках, и в красноречии не только достиг уровня ат-Тафтазани, но и во многом был выше его".

    Подвергнув критике многие положения ат-Тафтазани, Ш. Марджани написал свой труд "Ал-хикмат ал-бали-га...", который являлся комментарием к основному сочинению ат-Тафтазани, срывал с последнего ореол святости, показывал ограниченность его автора. А труд Ш. Марджани "Ал-азб ал-фурат..." ("Освежающая вода"), являясь субкомментарием к сочинению ад-Дувани, преследовал аналогичную цель по отношению к последнему.

    Эти две работы, наряду с "Назурат ал-хак...", привели к брожению умов, явились толчком к развитию свободомыслия среди ученых кругов татарского общества, послужили в значительной степени поводом для обвинения Ш. Марджани в неверии и ереси.

    Как видно из вышеизложенного, Ш. Марджани, подобно западноевропейским просветителям, подверг наследие прежних авторитетов строгому суду разума. Если авторитетность трудов предшественников не вызывала сомнений, он их принимал, в противном случае - неумолимо отвергал.

    В то время многие не проводили четкого различия между верой (игтикад) и теоретическим богословием (калам). Если кто-нибудь сомневался в истинности чего-либо в теоретическом богословии, его считали отступником от веры, кафиром. Изучая произведения Курсави, Ш. Марджани убедился в полной несостоятельности подобных обвинений. Он понял, что вероисповедание истинное (то есть которого придерживались при Мухам-меде и непосредственно после него) - это одно, а вероисповедание, которое со временем трансформировалось, искажалось и наконец стало определенным шаблоном,- это - другое!

    И поэтому, как Курсави, он призывает к творческому изучению первоисточников, считая, что каждый должен сознательно находить доказательства всему, в чем сомневается. Для нас, конечно, важно другое - то, что свой принцип философского сомнения ученый перенес в историческую науку, где его девизом стал, выражаясь по-современному, лозунг "Назад к первоисточникам!"

    Такой переоценке ценностей, на наш взгляд, немало способствовало сочинение ал-Газали "Ихйа улум ад-дин" ("Воскрешение богословских наук"), в котором автор отбросил всякую зависимость от более ранних авторов и обратился прямо к первоисточникам. Ш. Марджани привлекало в ал-Газали также его диалектика, заключенная в этом произведении. Действительно, популярность книги, а также сокращенной и облегченной ее редакции на персидском языке, широко распространенной в Казани под названием "Кимийа-йи саадат" ("Философский камень счастья"), была всегда исключительно велика. Не случайно, что Ш. Марджани также отмечает влияние этого произведения на формирование мировоззрения своего предшественника Курсави.

    Однако Ш. Марджани и здесь остается верным себе. Перенимая рациональное у Газали-его диалектику, он отмежевывается от него по многим вопросам. Более того, он осуждает его за то, что тот назвал еретиками таких мыслителей, как Ибн Сина и ал-Фараби.

    Известно, что Газали - враг греческой науки. А Марджани же, наоборот, пытался четко разграничить область веры и науки, поднимал на пьедестал Ибн Сину за то, что тот одним из первых среди мусульманских: ученых полностью освоил труды Аристотеля.

    В Самарканде Ш. Марджани близко познакомился с одним из крупных ученых города - историком Абу Сайд ас-Самарканди. В "Вафийат ал-аслаф..." Ш. Марджани очень тепло отзывался о нем. Он писал: "Этот ученый был первопричиной тому, что я стал интересоваться исторической наукой и приступил к исследованию исторических сочинений. В Средней Азии я не встретил более эрудированного и благородного человека, чем он. У него имелись книги по различным наукам, которых нигде нельзя было встретить. Редкие книги Он стремился приобрести хотя бы и втридорога".

    Увлечение историческими сочинениями в библиотеке этого ученого, знакомство с произведениями Ибн Хал-ликана, Ал-Масуди, Иакута ал-Хамави (ок. 1179-1229), Ибн ал-Асира (1160-1233), Хаджи Халифы (1609- 1657), Шамс ал-Дина ад-Димашки (1256-1327) и других авторов, повествующих о булгарах и их путешествиях в Багдад и Мекку, привели к тому, что в основе интересов Марджани наряду с мусульманской догматикой становится история. Как мы видим, этому способствовали и суб'ективные факторы.

    Если в Самарканде наставником его на этом поприще был Абу Сайд ас-Самарканди, то в Бухаре, начиная с первого же года пребывания и кончая от'ездом на родину, он находился под влиянием другого не менее одаренного историка Хусейна ибн Мухаммеда ал-Кирмани ал-Каргали, который хотя и не был официальным преподавателем, но отличался как мыслитель, великолепно знающий арабский, персидский и тюркский языки, сочиняющий на этих языках свои произведения, а также имеющий богатую библиотеку. Свой крупнейший труд "Вафийат ал-аслаф..." Ш. Марджани задумал написать по совету этого ученого.

    Возможно, именно биографический словарь Иакута ал-Хамави или Ибн Халликана или же библиографическо-энциклопедический справочник Хаджи Халифы усилили его желание создать подобное же обширное сочинение для своих соотечественников. Характерно, что пока не изданный шеститомный труд Ш. Марджани "Вафийат ал-аслаф..." как по названию, так и по содержанию и стилю напоминает труды вышеназванных восточных авторов, особенно "Даты смерти выдающихся людей" Ибн Халликана. Ш. Марджани мог ознакомиться с этим трудом как на арабском, так и на персидском языке, Поскольку последний был переведен на персидский язык еще при жизни автора. Как и Ибн Халликан, Ш. Марджани стремился охватить в своем труде выдающихся лиц, проявивших себя во всех областях жизни. Он также, как и Ибн Халликан, оживляет сведения о выдающихся людях разнообразными анекдотами и лирическими отступлениями, вплетенными в канву повествования как бы между прочим.

    После возвращения из Самарканда в Бухару Ш. Марджани большое внимание уделяет сбору всевозможных сведений по истории. Он также увлекается математикой. В библиотеке Ш. Марджани имелись книги по геометрии, переписанные собственноручно. В этой области знаний ему оказал помощь его единомышленник и друг Низам ад-Дин ал-Илхами.

    По замечанию биографов, для переписывания ценных исторических сочинений, приобрести которые ему было не под силу, он прибегал к помощи своих друзей и учеников, иногда просто нанимал переписчиков на сэкономленные от повседневных расходов деньги. Многочисленные материалы, обнаруженные в библиотеке Ш. Марджани, написанные различными почерками, число которых доходит до пятнадцати, красноречиво доказывают это. Как отмечают историки, помимо приобретенных им рукописей, Ш. Марджани вывез целый тюк выписок из рукописей библиотек Средней Азии.

    На основе вышеизложенного можно прийти к заключению, что мировоззрение Ш. Марджани начало складываться под влиянием древнегреческой культуры. Причем одним из каналов, посредством которого Ш. Марджани знакомился с древнегреческой наукой и источниками, была арабоязычная и ираноязычная литература.

    Ознакомление с этой литературой, а также обстоятельное изучение восточных классиков расширили кругозор Ш. Марджани, способствовали формированию у него относительно передового для своего времени мировоззрения, в конечном счете подготовили предпосылки для восприятия им в последующем европейской и передовой русской культуры.

    Под влиянием этого прогрессивного для своего времени наследия и общения с людьми, влюбленными в историческую науку, у Марджани заметно повысился интерес к проблемам национальной истории, что в итоге способствовало тому, что он стал ученым в этой области знаний.

    Свое пребывание в Средней Азии, которое явилось подготовкой к его широко развернувшейся в Казани деятельности в области истории, Ш. Марджани посвятил в основном собиранию всевозможных редких книг и рукописей исторического содержания. Он снимал копии с монет, изучал в библиотеках арабские, персидские и турецкие хроники, посещал развалины старых дворцов. Приобретенные сведения он фиксировал в специальных тетрадях. Материалы, накопленные во время одиннадцатилетнего пребывания в Средней Азии, легли в основу многих его исторических произведений.

    Ш. Марджани пристально следил и за внутренней жизнью Бухары. Экономический и политический хаос в Бухаре определил его критическое отношение к существующим в эмирате порядкам, особенно к системе схоластического образования, что нашло конкретное выражение в первых его работах, написанных в Средней Азии. В них уже отчетливо видны элементы рационализма и социальной критики, получившие дальнейшее раз-витие в других его основных работах, написанных в Казани.

    В Казани. Отмечая своеобразие конкретно-исторической обстановки, в которой пришлось работать Ш. Марджани после возвращения из Средней Азии, известный теоретик литературы Дж. Валиди писал: "Как показывает история, в каждой нации в самом начале ее зарождения религия, наука и культура тесно переплетены, выступают вместе, даже в одном понятии. Вся наука как бы вытекает, выкристаллизовывается, формируется из религии. Религиозный характер носит и самопробуждение. Так сложилось и у нас. Ш. Марджани, как и другие представители татарского духовенства, был питомцем Бухары. Однако он своими знаниями, мышлением стоял особняком от них, более того, он разрушал их узкие традиционные рамки относительно науки, за что те восстали против него".

    Более обобщенно аналогичная мысль о той исторической обстановке была высказана и другими. "До середины XIX столетия,- писал Г. Ибрагимов,- во всем татарском мире господствовала старая идеология, созданная татарским феодализмом... Вся культура, все просвещение были в руках старого духовенства".

    И разумеется, предводители этого духовенства или, иначе говоря, тогдашние ученые круги как Казани, так и Уфы, будучи послушным орудием в руках местных влиятельных богачей, должны были определить дальнейшую судьбу Ш. Марджани.

    Как красочно описывает Ш. Марджани в своем "Му-стафад ал-ахбар...", они устраивают ему по приезде из Бухары экзамены, выдержав которые, 6 марта 1850 г. на основании указа ¦ 2011 он назначается настоятелем 1-й Казанской мечети и главным преподавателем медресе при ней.

    Путь, пройденный Ш. Марджани в Казани, был очень нелегок во всех отношениях, не исключая личной жизни, осложненной дрязгами провинциального города, где всеми делами, касающимися татарской общины, правил один из самых влиятельных богачей Ибрагим Юнусов, известный во всей губернии как Узун Ибрай (Длинный Ибрай). Он был в близких отношениях с представителями царской власти в Петербурге. Без его санкционирования ни одно начинание, ни одно мероприятие, связанное с жизнью татарской общины, не претворялось в жизнь. Являясь практически полновластным хозяином татарской общины в Казани, Ибрагим Юнусов любил играть роль мецената и стремился окружить себя талантливыми людьми. Назначение Ш. Марджани настоятелем 1-й Казанской мечети и главным преподавателем медресе при ней было осуществлено с его одобрения. Однако гордый и независимый Ш. Марджани, считающий образованность и ум выше богатства, не подчиняется причудам этого самодура, решительно пресекает его вмешательства в учебные дела. Ш. Марджани очень скоро убеждается в беспочвенности своих надежд на реализацию при существующем строе принципов справедливой организации учебного процесса, которые он вынашивал еще в Бухаре и которые ему были дороги. Не желая поступиться ими, ученый встал в резкую оппозицию к правящей элите, во главе которой был вышеуказанный Ибрагим Юнусов, представлявший интересы феодально-клерикальной верхушки Казани. В результате он под различными предлогами был два раза (в 1854 и 1874 гг.) лишен должности.

    Характеризуя личность Ш. Марджани, следует отметить присущие ему высокие гражданские качества. Как гуманист он постоянно стремился помочь человеку труда. В этом он видел и основную цель науки. Ш. Марджани отличался беззаветной преданностью науке, безоговорочно принося в жертву ей личное. Ученому были свойственны также непоколебимая стойкость идеалов, верность избранному пути и высокая принципиальность. Последние качества он высоко ценил у других, например, у Курсави. Для него превыше всего были истина и справедливость и чуждо угодничество в любых его проявлениях. На замечания отца о необходимости придерживаться мнения большинства, чтобы не нажить себе врагов и неприятностей, Ш. Марджани отвечал: "Большинство" имеется и на "суконном" (так называлось местечко в Казани, где располагался суконный рынок. - М. Ю.), но превыше всего истина, честность и благородство".

    Многочисленные воспоминания современников позволяют представить Ш. Маржани со стороны, так сказать, чисто человеческой. Эта была натура прямая, с избытком наделенная самыми притягательными качествами.

    И, естественно, человеку с такой принципиальностью и честностью, выступившему против вековых предрассудков, очень трудно было работать в условиях дореволю-цинной России.

    Немалую роль в травле Ш. Марджани и в лишении его должности сыграли мусульманское духовное собрание и его глава муфтий Салимгирей Тевкелев. Расследование доносов и жалоб на Ш. Марджани было поручено муфтием ярому врагу Ш. Марджани имаму села Кышкар Исмагилу Утямышеву. Тот в свою очередь завербовал к себе в помощники муллу Абдуллу, автора "Джару-ды"-пасквиля на "Назурат ал-хак...".

    Подписывая 10 сентября 1874 г. свое решение об отстранении Ш. Марджани от должности сроком на шесть месяцев, муфтий считал, что "...оно ослабит гордость и упрямство Марджани".

    Труды Ш. Марджани и Р. Фахрутдинова показывают подлинное лицо Мусульманского духовного собрания и его главы - муфтия, опровергая фальсификации современных буржуазных авторов, приписывающих этому органу роль национального лидера российских мусульман.

    Например, давая характеристику Салимгирею Тевке-леву, занимавшему этот пост в течение 20 лет (с 1865 по 1885), Ш. Марджани писал: "Хотя он был человеком миролюбивым, но из-за своей невежественности и нерешительности обыкновенно прислушивался к чужому мнению и, будучи человеком беспринципным, не мог совершить ничего, достойного внимания. То немногое, что он иногда предпринимал, не доводил до конца, зачастую аннулируя свои же решения. Несмотря на свое богатство, важность и знание языка (имеется в виду русского.- М. Ю.), он не оправдал возложенных на него надежд". По мнению Ш. Марджани, не только большой ошибкой, но и преступлением было то, что люди, не сведущие ни в мусульманской культуре, ни в его юриспруденции, имеют возможность занимать и удерживать за собой подобные посты.

    Необходимо отметить, что Р. Фахрутдинов, изучивший на основании архивных документов подоплеку травли Ш. Марджани и убедившийся в ее безосновательности, приходит к выводу, что пост муфтия в то время являлся своего рода синекурой, а сам муфтий Тевкелев был марионеткой царского правительства, что всеми делами правил тайный секретарь (саркатиб), связанный определенными обязательствами с Н. И. Ильминским, и что невежественные члены Мусульманского духовного собрания, превратив этот орган в орудие мести и занимаясь травлей смелых и независимых людей наподобие Ш. Марджани, тем самым как бы тешили свою зависть по отношению к великим и гордым натурам.

    Несмотря на все препятствия, чинимые реакционным духовенством и невежественными богатеями, Ш. Марджани не отступает от намеченного пути, работает над своими произведениями, в которых бичует схоластическую нечисть.

    Быстро и верно определил он задачи, стоящие перед татарской нацией. Будущее своего народа историк видел в подрастающем поколении и поэтому всеми доступными средствами добивался изменения характера его воспитания, освобождения просветительских учреждений от влияния невежественных толстосумов. Немало усилий потратил он на реформу школьного дела и внедрение преподавания светских наук, упорядочение работы в медресе.

    Следует сказать, что авторы некоторых статей в сборнике "Марджани", основываясь на официальных учебных программах тех лет, неверно и односторонне трактовали педагогическую деятельность Ш. Марджани. Абд ал-Хамид Муслими, один из рецензентов этого сборника, критикуя их, писал: "Ш. Марджани применял в своем преподавании считавшийся лучшим в то время в Европе и Америке метод, по которому ученикам давали самостоятельно мыслить. После окончания занятий Ш. Марджани любил проводить беседы, в которых касался в основном научных проблем - исторических, философских". Известно также, что Ш. Марджани вне программы преподавал своим ученикам математику. Это отмечал также и X. Фаизханов в своих письмах. Его увлечение математикой, астрономией и географией, основательное знание этих предметов подчеркивают и советские исследователи. Впервые в истории местной педагогики Ш. Марджани вводит правила внутреннего распорядка для учеников своего медресе.

    Его энергию не сломило ни отсутствие общего языка с шакирдами, которые, чтобы не отстать от своих коллег в других медресе, отдавали предпочтение традиционным схоластическим дисциплинам, ни недостаток пособий, который он восполнял из собственной библиотеки.

    Следует отметить, что такие последующие просветители, как 3. Бигиев, Ф. Халиди и Г. Ильяси, лишь отображали художественно многие прогрессивные идеи, которые впервые получили освещение в исторических трудах Ш. Марджани или же были претворены в жизнь им самим.

    3. Бигиев, например, в своем "Мавераннахрга сэя-хэт" ("Путешествие в Междуречье"), написанном в 1893 г., критикует отсталую систему образования феодального Востока. В этом Ш. Марджани опередил его чуть ли не на полвека. Еще в своих исторических трудах, написанных в Средней Азии, а в последующем также в "Мукаддиме" и "Мустафад ал-ахбар..." он аргументирование критикует систему схоластического образования в Бухаре, с позиций ученого-гуманиста дает об'ективную оценку деяниям таких правителей, как Чингисхан и Тимур.

    Если последующие писатели Ф. Халиди, Г. Ильяси считали образованность выше богатства, то Ш. Мар-джани не ограничился декларированием этого положения, а стремился практически провести его в жизнь, освободив свою школу от зависимости таких богачей, как Ибрагим Юнусов, и добившись назначения и официального утверждения коллектива опекунов над ней.

    Особо следует отметить отношение Марджани к русскому языку и к русской культуре. Не секрет, что тяжелый гнет и насильственная христианизация породили у татар национальную замкнутость и предвзятое отношение ко многому, что исходило от русских, в том числе и к их культуре.

    "Вековое угнетение колониальных и слабых народностей империалистскими державами,- писал В. И. Ленин,- оставило в трудящихся массах угнетенных стран не только озлобление, но и недоверие к угнетающим нациям вообще, в том числе и к пролетариату этих наций". По этой причине отношение прогрессивной татарской интеллигенции к политике христианизации, с одной стороны, и к русскому народу, его культуре и языку - с другой, было неодинаковое.

    Деятельность Ш. Марджани, как и других татарских просветителей, "об'ективно была направлена против русификаторской, колониальной политики царского самодержавия, против национального угнетения, ибо эта политика наряду с религиозным фанатизмом сдерживала культурное развитие нации и просвещение масс". Поэтому не случайно, Н. И. Ильминский в своем письме к Победоносцеву, перечисляя вероятные кандидатуры на пост муфтия, указал на недопустимость занятия его Ш. Марджани. Совершенно прав был В. В. Бартольд, когда писал, что "представители русской власти нередко видели главную опасность для русского господства именно в прогрессивных элементах мусульманского общества, оказывали поддержку мусульманам-староверам, считая только их верными подданными России, и принимали от них доносы против их прогрессивных единоверцев".

    Ш. Марджани осуждал подавление национальных свобод со стороны царского самодержавия. Он сочувственно относился к освободительной борьбе дагестанского народа во главе с Шамилем. Однако утверждение X. Хисматуллина о том, что Ш. Марджани переписывался с вождем дагестанского освободительного движения Шамилем, не соответствует действительности. Ш. Марджани подчеркивает, что встречаться или же переписываться с Шамилем ему не приходилось. В автографе второго тома "Мустафад ал-ахбар..." имеется биография Шамиля, а также описывается выступление татарского населения во главе с Ишбулатом против "подвигов" Луки Канашевича по насильственной христианизации нерусского населения, приводятся различные факты национального и колониального гнета царизма по отношению к народам Среднего Поволжья, из'ятые царской цензурой при опубликовании книги.

    Но в то же время в отличие от феодально-клерикальной прослойки татарского общества и фанатичного духовенства Ш. Марджани видел закономерность сближения и взаимодействия культур, разных по своим национальным истокам и традициям. И поэтому он был далек от противопоставления татар русским, а наоборот, выступая за преодоление национальных барьеров, пропагандировал необходимость изучения татарами русского языка и русских законов, поскольку татары живут бок о бок с русскими. И самое главное, в своих произведениях он доказал эту необходимость, приведя ряд веских аргументов.

    Например, в "Мукаддима...", он, подобно своему предшественнику Г. Утыз-Имяни, считавшему знание русского языка 41-й заповедью (истинный верующий должен соблюдать 40 заповедей, зафиксированных в мусульманской богословской литературе), писал, что "необходимо знать три вещи - язык, письмо и законы государства, где живешь". В "Вафийат ал-аслаф..." Марджани неоднократно возвращался к этому вопросу, бичевал противников изучения русского языка, выступавших также против нововведений, которые пытался претворить в жизнь его ученик и единомышленник Ху-саин Фаизханов. Своим ученикам Марджани постоянно говорил, что "чем глубже копаешь золотоносную гору, тем больше добываешь руды. Русский язык подобен этой горе".

    Наряду с пропагандой русского языка он выступал за чистоту татарского языка, считал недопустимым смешивать при разговоре различные языки, что привело бы в какой-то мере, по его мнению, к порче языка и потере национальной самобытности народа.

    Обладая широким кругозором, Ш. Марджани хорошо понимал, что если в прошлом, во времена знаменитого караванного пути, культура приносилась к берегам Волги из Хорезма, то теперь - в XIX веке - дело обстоит наоборот. Для него была ясна прогрессивная роль России и русского языка в судьбах нерусских народов. Общеизвестно, что к такому выводу пришли позднее как русские востоковеды старшего поколения, так и современные исследователи.

    Ш. Марджани считал, что татары добьются прогресса не в Турции, как считали тогда некоторые, а у себя на родине - в России. Прогресс своего народа историк связывал с общим прогрессом России.

    По предложению крупного тюрколога В. В. Радлова (1837-1918) с сентября 1876 г. по май 1884 г. Ш. Марджани преподавал вероучение в Казанской татарской учительской школе, открытой для подготовки учителей русского языка, и на торжественном акте открытия этой школы выступил с приветственной речью. В течение восьми лет он был также членом педагогического совета этой школы. За эту деятельность реакционные круги мусульманского духовенства назвали Ш. Марджани миссионером, еретиком, предателем и всячески преследовали.

    В ответ на многочисленные упреки и нападки по этому поводу, подчеркивая закономерный, а не кон'юнктурный характер преподавания русского языка, он говорил: "Наш народ не совсем понимает сути вопроса: он считает, что обучение русскому языку дело вредное и что это дело продолжается только потому, что там преподаю я, и что если я перестану работать, то и обучению русскому языку придет конец. А дело обстоит совершенно иначе".

    Он ориентирует путь развития татарского общества на европейскую и общечеловеческую культуру, высмеивая схоластику и фанатизм мусульманских медресе, питомцы которых лишь углубляют мрак и усиливают бедственное положение масс. По его мнению, знанию и ремеслу не зазорно обучаться всюду и везде, так как знание и просвещение не имеют ни своей родины, ни своего особого языка. Как здесь не вспомнить слова К. Маркса, который, подчеркивая закономерность процесса тесного общения народов, писал, что "всякая нация может и должна учиться и других".

    Еще дореволюционные исследователи отмечали, что "заслуга Ш. Марджани состоит в том, что он заставил татар повернуться от Востока к европейской и русской культуре. В этом отношении его заслуги перед татарским народом напоминают заслуги Петра Великого у русских".

    Будучи страстным поборником под'ема национальной истории, он посвятил все свои творческие силы освобождению своего народа из плена басен и мифов относительно своего прошлого и сделал немало, чтобы пробудить его национальное самосознание.

    Поэтому наряду с педагогической деятельностью Ш. Марджани, снискавшей ему славу, выделяется его деятельность по изучению истории местного края и составлению основополагающих исторических трудов.

    Научной работой Ш. Марджани, как известно, начал заниматься еще в Средней Азии. По прибытии в Казань он предпринял серию путешествий с целью исторических, этнографических и археологических исследований.

    Из "Мустафад ал-ахбар..." явствует, что Ш. Марджани с'ездил не только в татарские, но и русские, чувашские и марийские села. Во время этих поездок он увлеченно занимался научными изысканиями, предавался им самозабвенно. Ш. Марджани сожалеет, что из-за летних уборочных работ в начале августа, а также из-за других об'ективных причин ему не удалось ознакомиться с грамотой Ивана IV, которая имелась в руках чувашей деревни Байтирак, о чем стало известно ему через X. Фаизханова. Эта грамота была якобы дана татарским мирзам, предкам этих чуваш.

    Во время выездов в различные местности он внимательно изучал различные памятники древности, исследовал надписи на надгробных камнях и древние монеты, собирал и записывал предания и памятники устного народного творчества.

    На развалинах города Булгара и в его окрестностях Ш. Марджани побывал несколько раз. Историк описал некоторые памятники Волжско-Камской Булгарии. Известны также его глубоко прочувствованные философские стихи об эстафете поколений, которые он написал в 1860 г. на стене малого минарета.

    Деятельность Ш. Марджани по изучению истории местного края привлекла внимание В. В. Вельяминова-Зернова, который в своем труде приводил тексты двух писем Ш. Марджани, адресованные Хусаину Фаизхано-ву, где ученый дает расшифровку надписей на надмогильных камнях. Причем из замечаний Вельяминова-Зернова явствует, что интерпретация Ш. Марджани, наиболее правильная по сравнению с толкованием как его предшественников, так и современников.

    И последующие ученые подчеркивали высокую эрудицию исследователя в чтении эпиграфических памятников XIII-XVIII вв.

    Подобно таким знаменитым путешественникам, как ал-Иакуби и ал-Масуди, добывшим свои обширные познания не только в тиши своих келий, но и в результате длительных путешествий, Ш. Марджани тоже предпринимает в 1880 г. путешествие в Турцию и в страны арабского Востока. Официально поездка являлась паломничеством в Мекку. Но как явствует из записей Ш. Марджани, она была далеко не ординарным путешествием рядового хаджи.

    Обладая разносторонними познаниями, тонкий наблюдатель, он во время этого путешествия представлял собой настоящего ученого, стремящегося к знаниям, к эксперименту. Так, например, он записывал названия даже мельчайших населенных пунктов, расстояния между ними, интересовался нравами и обычаями населения. В Стамбуле Ш. Марджани снял копии с надписей на куполе мечети султана Селима, встретился с автором сборника "Чагатайский и османский языки" ученым Куд-ратулла ал-Кандузи, а в Каире скопировал надписи на стенах мечети Мухаммеда Али, навестил египетского ученого Махмудбека ал-Фаллаки'.

    Представляет интерес описание им египетских пирамид, которые он шутливо сравнивает со скирдой ржи. Красочны и вместе с тем злободневны для тех времен его зарисовки, касающиеся затворничества египетских женщин.

    При посещении исторических мест в Каире он своей осведомленностью приводил в изумление гидов-египтян, которые откровенно признавались, что они впервые от Ш. Марджани узнают о Египте много нового.

    Он не только побывал в таких городах Передней Азии, ближнего Востока и Африки, как Стамбул, Измир, Бейрут, Дамаск, Каир, Суэц и другие, но и занимался в Александрийской библиотеке, посетил книгохранилище Хамидия в Турции, где сделал выписки из редких изданий, а также оставил ему в дар свои книги. Небольшая деталь для характеристики Ш. Марджани: во время этой поездки он встречался с крупными учеными и довольно прогрессивными государственными деятелями Турции - Муниф-пашой, Джаудат-пашой, Асим-пашой и другими. Его хотели представить также турецкому султану Абдул-Хамиду II (правил в 1876-1909 гг., заслужил политикой угнетения народов Османской империи прозвище "кровавый"). Однако Ш. Марджани "не нашел времени" для встречи с ним. Сам он об'ясняет это тем, что не хотел отстать от своих попутчиков. А ведь его современники, вельможи, как, например, Салимгирей Тевкелев, будучи в Турции прежде всего домогались аудиенции у султана.

    Наконец, это путешествие дало ему возможность посетить крупные города России - Москву, Киев, Нижний Новгород, Одессу, Курск.

    Благоприятное влияние на формирование взглядов историка оказывают знакомство и постоянное общение с русскими учеными и общественными деятелями.

    Известно, что появление прогрессивных мыслителей у татар, как Курсави и Марджани, это в конечном счете результат взаимосвязей русских и татар на основе складывающихся капиталистических отношений. Они из-за исторически сложившихся условий, особенно в силу близости татарского населения к экономическим центрам России, были настолько ощутимы, что "российская ориентация взяла верх над восточной и "в первой половине XIX века впервые оформляется татарская общественная мысль в произведениях Курсави, "Утыз-Имяни и Марджани, направленная против восточной схоластики, против исключительно религиозного образования, против чиновничества, т. е. против того же крепостничества".

    Ш. Марджани считал необходимым знакомить с жизнью своего народа и русских. Он находился в постоянном общении с русскими учеными, оказывал им содействие в сборе памятников истории и культуры татарского народа и в подготовке трудов о его прошлом.

    Связи и постоянное общение с учеными Казанского университета расширили кругозор историка, способствовали его ознакомлению с русской и западноевропейской культурой и литературой.

    Ш. Марджани был в весьма хороших, даже приятельских отношениях с членом-корреспондентом Академии наук профессором И. Ф. Готвальдом (1813-1897) и академиком В. В. Радловым. Иностранных ориенталистов или туристов, приезжающих в Казань, И. Ф. Готвальд, как правило, знакомил с Марджани как представителем местных ученых.

    В библиотеке Готвальда и поныне встречаются "любовно переплетенные в один томик брошюры и статьи Шигабутдина Марджани". Ш. Марджани поддерживал также творческие связи с первым востоковедом среди русских женщин, переводчицей произведений А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова на турецкий язык О. С. Лебедевой. Все это способствовало в определенной мере приобщению татарского ученого к русской и европейской культуре. Например, под влиянием В. В. Радлова он прививает своим дочерям любовь к музыке, а через И. Ф. Готвальда обучает их языку иврит, так как и сам был большим охотником до изучения различных языков и письменностей.

    Русский язык Ш. Марджани знал, хотя и не в достаточной степени. Примечательно, за три дня до смерти он вручил своему ученику книгу на русском языке, чтобы тот, используя ее как источник, завершил начатую им самим работу.

    Исследователи отмечают, что в библиотеке Марджани было много произведений русских историков и что для освоения их он часто прибегал к помощи М. Мах-мудова и М. Аитова, которые значительно лучше знали русский язык и сами увлекались историей местного края. Доказательство этому - содержание письма Мухамед-зяна Аитова к Ш. Марджани, датированное 12 марта 1864 г., которое было обнаружено Г. Губайдуллиным среди черновиков I тома "Мустафад ал-ахбар...". Творческое- содружество Ш. Марджани с М. Аитовым и М. Махмудовым отмечено и другими исследователями.

    Как видно, Ш. Марджани не была присуща замкнутость, характерная для большинства представителей татарского духовенства. Экзотическая фигура ученого в белой чалме и в зеленом чапане довольно часто привлекала внимание русских ученых на заседаниях Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Ш. Марджани активно участвовал в работе IV Всероссийского с'езда археологов, состоявшегося в 1877 г. в Казани, где выступил со специальным докладом по истории Булгара и Казани. Это первый случай выступления татарских ученых на Всероссийском научном форуме.

    Р. И. Нафигов, изучивший поволжскую печать этого периода, сообщает интересный факт, что Ш. Марджани принял в марте 1876 г. у себя дома в Татарской слободе всемирно известного ученого, автора труда "Жизнь животных" А. Брема, который посетил Казань в составе германской северо-полярной научной экспедиции, направлявшейся в Западную Сибирь. А. Брема и его коллегу Ф. Финша сопровождал В. Радлов. А. Брем говорил с Марджани по-арабски, удивив и своего собеседника и еще более шакирдов медресе.

    Необходимо отметить, что Ш. Марджани постоянно стремился быть на уровне той науки, для которой он неустанно трудился. Уже в зрелом возрасте, завершая в Казани свои исторические труды, он явно ощущал отсутствие первоисточников, так как материалы, собранные им во время 11-летнего пребывания в Средней Азии, нуждались в уточнении. Поэтому он всячески стремился связаться с учеными Петербурга. В этом отношении большую услугу ему оказал Хусаин Фаизханов. Поскольку роль этого человека в формировании исторических взглядов Ш. Марджани значительна, следует остановиться на нем несколько подробнее.

    X. Фаизханов до приглашения его в Петербургский университет преподавателем татарского и турецкого языков учился у Марджани. Причем исследователи подчеркивают, что "уроки Ш. Марджани... помогли X. Фаизха-нову в дальнейшем развитии, становлении его научного мировоззрения. Письма X. Фаизханова из Петербурга своему учителю показывают, что всю свою жизнь он питал чувство признательности к Ш. Марджани".

    Придавая существенное значение X. Фаизханову в привитии Ш. Марджани европеизированного мировоззрения и научных навыков русских ученых, Р. Фахрут-динов писал, что преподаватель университета Гали Мах-мудов и ученик Марджани Хусаин Фаизханов были как бы связующим звеном между учеными Казем-беком, Радловым и Марджани. "Хусаин Фаизханов был настолько предан Ш. Марджани,- отмечал Р. Фахрутди-нов,- что если узнавал что-либо или слышал новое или видел новую книгу, сразу же сообщал об этом своему учителю Ш. Марджани".

    Сам Марджани, вспоминая о своем ученике, с благодарностью говорил: "Вначале я был против переезда Хусаина в Петербург и старался отговорить его от этого намерения, но своего не добился, он уехал. Но потом его работа в Петербурге мне очень помогла".

    Ни разлука, ни время, ни расстояние не поколебали взаимной привязанности этих людей. Дружба между этими учеными является образцом чистых и высокочело-веческих отношений. Их об'единяли общая идейная позиция, общая цель - освобождать свой народ от невежества, способствовать его просвещению. Немаловажным фактором, обеспечившим прочные взаимоотношения этих людей, является их твердое убеждение в правоте своих взглядов и устремлений.

    В Петербурге X. Фаизханов был в дружеских отношениях с востоковедами В. В. Вельяминовым-Зерновым, Б. А. Дорном, П. И. Лерхом, Шейхом ат-Тантави. Как свидетельствуют источники, найденные в последнее время, Х Фаизханов тесно общался также с такими демократически настроенными общественными деятелями и выдающимися просветителями, как В. В. Стасов, Ч. Ч. Валиханов и Ибрагим Алтынсарин. Вращаясь в петербургских научных кругах, X. Фаизханов постоянно держит в курсе дел своего учителя. Через X. Фаизханова устанавливается сотрудничество между Ш. Марджани, В. В. Вельяминовым-Зерновым и Шейхом ат-Тантави. Доказательство этому-содержание писем Фаизханова к Марджани.

    Разумеется, что Фаизханов также испытывал на себе благотворное влияние Марджани. Мы не ставили себе цель выяснить характер и степень этого влияния, так как это не входит в нашу задачу. Однако при изучении их переписки бросается в глаза характерная особенность. В своих письмах к Фаизханову Ш. Марджани затрагивает, как правило, общемусульманские проблемы: вопросы философии, юриспруденции и т.д., а также дает консультации своему ученику по тем или иным сложным вопросам мусульманской догматики.

    Чтобы не быть голословным, приведем выдержки из письма Марджани к Фаизханову, в котором, не отвергая религию в целом, Ш. Марджани уже тогда с немалым полемическим задором высмеивал враждебные позиции реакционного духовенства по отношению к научно-философским знаниям и их представителям. Например, высмеивая такфир как универсальное средство, к которому прибегают мусульманские фанатики, чтобы очернить передовых представителей науки, Ш. Марджани иронически замечает: "Некто Абу Марра говорил, что, если кто-нибудь заявит, что в Бухаре столько-то стен кривы и косы, того непременно постигнет божья кара. Поскольку сейчас нет недостатка в охотниках перебор-щать и перегибать палку, то, следовательно, немудрено, что для обвинения в неверии в книгах фетвы отыщется какая-нибудь да легенда".

    Из переписки двух ученых явствует, что Фаизханов был в курсе всех творческих планов Марджани, своевременно знакомился с произведениями последнего, помогал ему советами, а также непосредственно оказывал помощь своему учителю при создании им исторических трудов. Совершенно правы, на наш взгляд, составители биобиблиографического словаря отечественных тюркологов, считающие X. Фаизханова "...сотрудником Марджани в составлении трудов по истории татар".

    Нет ни одного письма X. Фаизханова к Ш. Марджани, в котором не шла бы речь о тех или иных книгах справочного характера, которыми снабжал он своего учителя. Или же по просьбе Ш. Марджани он сам делал выборки из книг для его исторических сочинений. Например, в одном из писем Фаизханов сообщает, что в библиотеке университета имеется три тома Джабарти, которые он намеревается достать через Шейха ат-Тантави, будучи с ним знаком. Фаизханов высказывает опасение, что библиотекарь барон П. И. Демезон не даст Тан-тави рукопись, если узнает, что это для него.

    В другом письме X. Фаизханов сообщает: "Из Кашф аз-зунун" пока выборку не сделал. Если поеду в Ваши края весной, захвачу с собой".

    Благодаря Фаизханову Марджани своевременно знакомился с новинками арабской литературы, с деятельностью главных представителей ее возрождения, таких, как Насиф ал-Иазиджи (1800-1871), Бутрусал-Бустани (1819-1883), Ахмед Фарис аш-Шидйак (1805-1887) и др.

    Например, в своем письме к Фаизханову Марджани пишет, что некоторые произведения Фариса аш-Шидйака прочитаны, и напоминает ему его обещание выслать остальные.

    Плодотворное сотрудничество двух ученых характеризует также письмо, написанное Фаизхановым в ноябре 1864 г., т.е. за два года до своей смерти, в котором, затрагивая вопросы этногенеза народов Поволжья, он излагает Марджани свою гипотезу относительно происхождения булгар. Из письма явствует, что в вопросах этногенеза, которые являются в "Мустафад ал-ахбар..." как бы ключевыми, ученые постоянно советовались и придерживались одной версии. Например, X. Фаизханов сообщает, что относительно истории Булгар имеется сборник Френа.

    Касаясь значения слова "саклаб", "сакалиба", X. Фаизханов продолжает, что, поскольку это слово означает по-арабски "белокурый" и "русый", вполне вероятно, что под ним подразумеваются финны или другой народ, состоящий из финских и тюркских компонентов. В одной из книг Френ пишет "На вопрос: "Что вы за народ? Кто такие булгары?"- они ответили: народ, рожденный от турок и сакалиба".

    Это непосредственно подтверждает нашу (разрядка наша.- М. Ю.) гипотезу. Вывод: слово булгар означает смешение, смесь, т. е. является названием нации, состоящей из тюркских и финских компонентов.

    Следовательно, даже краткий анализ переписки двух ученых показывает, что в формировании исторических концепций Ш. Марджани наряду с другими факторами определенную роль сыграл его ученик Хусаин Фаизханов.

    На становление исторических концепций Ш. Мард-жани вообще и на формирование его взглядов на отдельные вопросы истории, в частности, большое влияние оказал также Абд ар-Рахман Ибн Халдун (1332-1402) из Туниса, крупнейший историк своей эпохи и создатель новой науки об истории, который "впервые в мировой литературе достиг философского понимания истории". и "впервые в истории человеческой мысли создал науку о человеческом обществе, о внутренних закономерностях жизни и развития общества".

    О влиянии Ибн Халдуна на Ш. Марджани более конкретно речь пойдет в других главах монографии. Здесь отметим лишь, что Ш. Марджани наряду с русским востоковедом В. Г. Тизенгаузеном является первым в России ученым, который начал пользоваться трудами магрибского мыслителя. Неопубликованные работы студентов Лазаревского института Романова (1879) и Беляева (1885), содержавшие переводы некоторых глав труда Ибн Халдуна, появились уже позже. Причем Ш. Марджани, как и большинство последующих восто-коведов, пользовался в основном первым томом, теоретической частью сочинения Ибн Халдуна "Мукаддима" (Введение). Подражая Ибн Халдуну, татарский историк изложил содержание своего труда "Вафийат ал-аслаф..." в шести томах. Первый том - теоретическую часть - он, как и магрибский историк, назвал "Мукаддима...".

    Подводя итог изложенному, можно сделать вывод, что Ш. Марджани окончательно сложился как ученый-историк в казанский период своей жизни под влиянием петербургских и местных ориенталистов и историков. Хотя в Средней Азии, а также после возвращения на родину его и занимали мировоззренческие вопросы и проблемы общемусульманской культуры, в последний период его жизни интересы исторической науки, особенно проблемы национальной истории взяли верх над всеми остальными. Подготовке исторических сочинений и изданию их он отдает все свои силы, пытаясь продолжать работу даже тогда, когда болезнь почти лишает его возможности писать.

    Разумеется, не все факторы, изложенные здесь, равнозначны. Социально-экономическое развитие России и острота политической борьбы в стране во второй половине XIX в., воздействие которых несомненно испытал на себе Ш. Марджани, а также тесная связь с X. Фаизхано-вым, под влиянием которого он стал интересоваться насущными проблемами национальной истории и стал проявлять неослабный интерес к наследию Ибн Халдуна, были серьезными факторами, способствовавшими окончательному формированию его исторических интересов, определившими в какой-то мере содержание и проблематику его произведений. Однако нельзя забывать, что один и тот же фактор может играть как положительную, так и отрицательную роль. Например, 11-летний среднеазиатский период жизни дал Марджани возможность, усовершенствовать свои знания восточных языков, пользоваться в богатейших библиотеках Бухары и Самарканда древнейшими рукописями, даже автографами, которые, будучи авторитетными источниками, легли в основу его исторических произведений и в конечном счете определили его сильные стороны как историка-источ-никоведа.

    Но, с другой стороны, длительное пребывание в Средней Азии привело к тому, что мировоззрение Ш. Марджани начало складываться вдали от европейских культурных центров. Этим отчасти об'ясняется определенная ограниченность Ш. Марджани в подходе к проблемам познания и в решении им коренных мировоззренческих проблем.

    Этот фактор в некоторой степени определил, на наш взгляд, и то обстоятельство, что, отдавая дань восточной традиции, значительную часть своих исторических трудов светского содержания Ш. Марджани облекает в формы восточных сочинений и пишет на арабском языке, часто прибегая к трудной для понимания, но принятой в то время в ученых кругах Востока изысканной рифмованной прозе.

    Итак, истоки формирования исторических взглядов Марджани можно найти как в восточной, так и в западной культуре. Если влияние первой было сильным и непосредственным, что видно из содержания сочинений Ш. Марджани, то влияние второй было опосредствованным, оно менее ярко выражено и в основном вытекает лишь из контекстов его трудов.

    Жизнь Ш. Марджани была многогранной, он много путешествовал как по России, так и за границей, посещал библиотеки, встречался с интересными людьми. Благотворной для его творчества оказалась также его переписка со своими учениками.

    Такова совокупность социально-экономических, политических и культурных факторов, под влиянием которых сформировалось мировоззрение Ш. Марджани-историка.

---

Источник: http://www.kcn.ru/school/gymn2/mardgani.htm